Бремя рыжего человека
Да так и относиться, как к мнению представителя тусовки. Вот что пишет Кирилл АНКУДИНОВ (г. МАЙКОП):
"Статья режиссёра Константина Богомолова «Похищение Европы 2.0» вызвала идейную бурю. Конечно, её содержательный посыл напомнил мне куплеты нэповской певицы из «Двенадцати стульев», написанные Юлием Кимом: «Ах, какая жалость, ах, какой сюрприз – нельзя себе позволить, ни шалость, ни каприз». Однако богомоловский текст о «милом старом Западе», о «тоталитарной новой этике» и об «отцепленном вагоне России» – лишь первое слово, но это слово очень важного и нужного разговора. Не сводящегося к надоевшему многовековому спору «западников» («Запад лучше России») и «славянофилов» («Россия лучше Запада»). Дело в том, что «ветер двадцать первого века» тотален (хотя на «Западе» он ощутим сильнее). По моему мнению, этот ветер, во-первых, скверный, а, во-вторых, опасный для России. И не для одной России (от этого не легче).
Чтобы объяснить, что такое «старая Европа» и «новая Европа», поговорим о «коллективных идентичностях». То есть, о рыжих. А также о леворуких, о велосипедистах, о литературных критиках (к последней общности я принадлежу). Я специально подобрал такие безобидные примеры; на деле речь идёт о куда более серьёзных штуках – о расах, этносах и нациях, о полах, гендерах и ориентациях, о сословиях, классах, стратах и социокультурных идентификациях. Что поделать, традиционное человеческое общество дискриминационно: рыжих травят-буллят, левшей переучивают, велосипедистов теснят автомобилисты и бранят пешеходы, у литкритиков тоже есть причины обижаться. Каждый из нас принадлежит к какому-нибудь коллективному меньшинству. И каждый из нас меньшинство, поскольку обладает собственным «я». Левый – тот, для кого важнее коллективные меньшинства, правый – тот, кто помнит о человеческом «я». Циркуляр правительства Александра Третьего «о кухаркиных детях» – несомненная социальная дискриминация.
Это правда; поскольку это правда, её не отменить. Но есть иная правда: «кухаркин сын» Фёдор Тетерников-Сологуб благодаря своему «я» сначала стал учителем гимназии, потом – популярнейшим писателем, а затем разбогател на литературных гонорарах. Фабриканты эксплуатируют рабочих – это правда Маркса, и это впрямь правда, правдивая, но не правая (потому что левая). Правая же правда в том, что всякий рабочий – хозяин своему «я» и благодаря этому может если не стать зажиточным, то, хотя бы, войти в гармонию с собой и с миром. Такое тем легче, чем социум развитее, культурнее и дряхлее. По ходу времени каждый рыжий находит в старом мире собственную нишу (по своему «я»), пользуется всеми его благами, пропитывается его многосложной культурой и сам питает культуру собою. Что касается его рыжих прав, они не прописаны официально, но у старого мира уже нет сил на то, чтобы гоняться за каждым рыжим; и постепенно все дискриминации сходят на нет. Старый мир способен вынести даже дионисийствующую богему (о которой, как я понимаю, больше всего печётся Константин Богомолов): в семидесятые годы прошлого века и «Запад» выдержал битников с хиппи, и брежневский СССР – свою вольницу. Рыжих никто не освобождал специально. Они просто оказывались свободными.
Двадцать первый век же одержим левацким желанием освобождать «коллективные идентичности» поголовно. Попутно с грузом действительных утеснений «слабые мира сего» освобождаются и от «колонизирующих», «угнетающих», «авторитарно-тоталитарных» больших культур. А материала на собственные культуры у них недостаёт. Но люди никогда не могут жить без миропониманий и без мировоззрений. И тогда «освобождённые рабы» выкраивают себе их из мифов и ритуалов былого – эффективных в незапамятные времена и диких для современности. А мировое прогрессивное сообщество аплодирует освобождению, закрывая глаза на паноптикум мифологий вроде «рыжие – самые древние люди на земле» или «цивилизацию создали левши».
Так является «парад гордости» под общим лозунгом «не хотим учиться, хотим гордиться», иногда безобидно забавный, а иногда – катастрофически опасный. Собственно говоря, Россия нюхнула свежий ветер двадцать первого века ещё в двадцатом веке. Мы помним дудаевско-масхадовскую Чечню. Целый народ съезжал назад по рельсам архаики; остановить эту катастрофу изнутри себя он не мог (Аслан Масхадов пытался побороть рабовладение – вотще); а все попытки сделать это извне (со стороны России) заглушались визгом «морали» из глотки прогрессивного глобального (и отчасти российского) сообщества. То же самое – но посильнее и похуже по последствиям – произошло тогда с Югославией. Дело тут не в России и не в славянстве: постмодерн творит «дудаевскую Чечню» на всём земшаре из всего. «Старая Европа» была пространством, где де-юре многое было нельзя, а де-факто – можно (осторожно). «Новая Европа» – локус, где вольготно коллективным идентичностям, но тяжко людским «я». Отныне рыжий свободен-освобождён как рыжий, он может вволю быть рыжим. Но может ли он теперь быть «я»? В брежневском СССР (таком идеократическом, таком косном) можно было и тихо декадентствовать (что не приветствовалось, но не выкорчёвывалось), и заниматься стиховедением (что поощрялось). В дудаевской Чечне, будь она хоть тысячу раз «освобождённой», заниматься ни декадансом, ни стиховедением невозможно. Богомолову жаль декаданса, а мне – стиховедения; и мы – союзники в нашей жалости по сложному и сильному миру.
Читая богомоловскую статью, я думал: её автор пугается того, чего пугаться не стоит и не замечает того, что опасно действительно. Взять, хотя бы, агрессивный феминизм. Есть у нас группка «Ф-поэток», очень вредная; но навредить она способна лишь актуальной поэзии; а российская поэзия, к счастью, на девяносто пять процентов неактуальная. Дмитрий Кузьмин актуален до последнего кончика ногтя; его-то Галина Рымбу с Оксаной Васякиной и съедят до последнего кончика ногтя; но они бессильны справиться с миллионом поэтов и поэтесс, пишущих традиционные стихи «о любви» и «о золотой осени». Прочие веяния века сего, перечисляемые Богомоловым, столь же маломощны в наших широтах. «Проблема расовых отношений», «новая этика», «гендерные идентификации», «квир-пространство», «харрасмент и лукизм», «новая экология», «новая эмоциональность», «новая педагогика» – всё это для Запада важно везде. А для России важно только там, где её «витрина»: в понтовых вузах, в модных СМИ, в спекуляциях публицистов, в досужей болтовне. В российском океане частные прецеденты, связанные со всем этим, решаются сами собой – чаще к благу, чем к худу. И «мультикультурализм тоже – малые народы России уважаемы и не обижены, однако они не страждут «освобождения в самостоятельность-независимость» (опыт Чечни помнят все).
А в другом богомоловский оптимизм меня, честно сказать, тревожит. У современной России есть слабое место, способное сделать её жертвой «ветра века сего» – впору не «альтернативную Европу» из России проектировать, а беспокоиться о сохранении единого российского культурного (и территориального) пространства. Эта зияющая бездна под российским фундаментом – «русский вопрос». Точнее, вопрос отчуждения большинства русских людей от собственной (русской) культуры.
Вот украинцы отшатнулись от «русского мира» (точнее, от «русско-советского мира»; для украинской оптики русское – это русско-советское), сварганив себе из достижений украинской культуры и из мифо-суррогатов «свидомый дискурс». Я понимаю, что «русский мир» даровал украинцам не только сладкие плоды; их москали – чиновник без свойств, кадровик с папкой и силовик с дубинкой. Ну, коли небратья ради избавления от чиновника, кадровика и силовика отреклись от Пушкина, ветров им в корму. Дело не в них, дело в нас. Мы десятилетие глазеем на Украину и отчего-то сочли, что «у нас такого никогда не может быть». Наш довод: украинцы восстали против России, а русские – Россия и есть; не против себя ж русским бузить. Довод сработал бы, но… идеологи поведали нам, что в России есть «глубинный народ» и «глубинная власть». Это верно, но они молчат о том, что в России есть и «глубинная Украина» (не всегда солидарная с Украиной, иногда враждебная ей, но устроенная так же).
Для «русского из глубинной Украины» «русский мир» – это власть, представленная той же незабвенной триадой «чиновник-кадровик-силовик». Он зол на неё; и чаще зол справедливо. Беда поправимая: плохого чиновника можно уволить, кадровиков с силовиками – ввести в рамки закона, а власти придать базовое свойство – сменяемость. Была бы культура, скелет нации, а мясо нации, государство, нарастёт. Но горе в том, что «русский глубинный украинец» не ловит собственную, русскую культуру как национальный драйвер. К «классике девятнадцатого века» он относится в лучшем случае безразлично; русскую (русско-советскую или русско-антисоветскую) культуру двадцатого века он выборочно ненавидит. С современностью – совсем швах: «русский глубинный украинец» соприкасается преимущественно с поп-культурой; она для него – как табор чужаков-скоморохов.
О непопсовой современной культуре он судит по политическим взглядам её творцов: путинисты для него – паразиты (одного цвета), и оппозиционеры – паразиты (другого цвета); неполитическую непопсовую же современную русскую культуру он не знает и не жаждет узнать. У него свои мировоззренческие маяки – «аркаимы» и «планы Даллеса». Украинского украинца русская культура тяготит как чужая культура; для «русского глубинного украинца» русская культура тоже тяжела и оттого стала чужой. Для Украины украинство – «мифы плюс Тарас Шевченко». Для «русского украинца» русскость – «мифы минус кто-то». То есть в итоге – «аркаимы минус Пушкин»: ведь национальная культура жива и едина как всё живое; тот, кто желает вырезать из неё, допустим Николая Островского, Солженицына или Пастернака, утратит Пушкина.
Это было бы не катастрофично. Если бы не оказалось созвучно ветру века сего. На «Западе» сейчас теория «внутренней колонизации России» стала общим местом; по ней создаются монографии и созываются международные конференции. Суть этой теории: Европа колонизировала заокеанские народы, а Россия (власть) – русский народ. Российское государство – и в имперской, и в советской, и в постсоветской ипостасях – враждебно русскому народу, а российская культура (опять-таки, во всех ипостасях) прислуживает колонизаторам. Русские должны освободить себя от «колониальной повестки»; для собственных культурных нужд им вполне хватит «аркаимов». Женщины свергают мужской гнёт, темнокожие – приоритет белой культуры, а русские – рыжие что ли? Именно рыжие. И как все рыжие подлежат освобождению. Теперешний «Запад» не русофобский, он русофильский; но такое русофильство хуже всякого русофобства.
Русский народный герой – Иванушка-дурачок. Наверное, он рыжий (дурачок же). К чести этого героя, он способен отказаться от царской короны. Он понимает, что корона станет для него шутовским колпаком, а сам он из дурачка обратится в шута. Этот герой достойно несёт бремя рыжего и не позволяет никакому ярыжке спекулировать на нём. Тем и славен. Был другой персонаж – освобождённый Шариков; у него-то с освободителем Швондером случилась стопроцентная синергия (оказавшаяся не такой уж долгой). Надо ли нам подражать этому персонажу?
Мне хочется верить в русского человека, который сможет отвергнуть подсовываемую ему лукавыми заморскими профессорами корону – и стать основателем и основой нации. Единства разных (рыжих, белых и прочих) в национальной культуре".
https://litrossia.ru/item/bremya-ryzhih/