О потерянном «среднем классе»
Российские престижные премии по-прежнему получают авторы «высокой прозы», не унижающие себя поиском дешёвой популярности у читателя. Поэтому мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией. Победители обретают премию, определённое внимание прессы и профессионального сообщества, но не читателей. В то время как во всём мире закономерное следствие полученной премии – повышенное внимание со стороны публики. Причина российского парадокса – отсутствие у нас развитого класса «среднего писателя».
Говоря о «среднем писателе», я имею в виду следующие его качества. Умение говорить на ясном для читателя языке, сюжетную внятность, работоспособность, позволяющую поддерживать определённый ритм написания книг. Для «среднего писателя» аудитория состоит прежде всего из читателей. Критики таких авторов не слишком жалуют. Как правило, у них крепко поставленное перо, проработанный сюжет с внятно прочитываемым подтекстом. Раньше это называли моралью, но в эпоху развитого постмодернизма понятия «мораль», «добро», «зло» стали в искусстве признаками явной отсталости. Увы, но публика не отказалась окончательно от такого старья, поэтому книги «средних авторов» покупают и даже обсуждают, по ним снимают фильмы и сериалы.
В нашем сознании до сих пор живёт простая модель. Русский писатель должен быть или Достоевским, или Донцовой. Или космические высоты, или тина дешёвой коммерческой прозы. Мы уверены, что сочетание удачливости, таланта, востребованности – нерусское, и рука тянется вычеркнуть по крайней мере один из пунктов. При этом мы готовы признать ценность тех же самых «средних писателей» в европейской литературе. На них держится, например, английская проза: от Пристли, Грэма Грина до отца и сына Эмисов и Джонатана Коу. Они помнили и помнят, что писатель – это ещё и рассказчик. Без истории «романы» превращаются в мутное отражение внутреннего мира сочинителя. Они пользуются большим успехом только у психологов, за то, что им оплачивают «сеансы слушания». Нам же мягко предлагают и прочитать то же самое в напечатанном виде, и заплатить вдобавок за «радость приобщения».
Успех Алексея Иванова, Юрия Полякова заставляет многих задавать вопрос: почему получилось? Ну талант, издают, но зачем читают, зачем все эти съёмки, обложки книг с кадрами из фильмов? Успех должен быть другим, настоящим. Выход рискованным, размашистым двухтысячным тиражом, три обстоятельные рецензии в толстых журналах, негромкое, солидное обсуждение в Фейсбуке – верный путь к признанию автора. Всё больше сил тратится на обсуждение языковой роскоши очередного лауреата, потому что обсуждать больше нечего. По необходимости приходится бормотать об акробатических метафорах (понять и оценить или хотя бы просто оценить), авторской концепции «времени и места» (отсутствии сюжета), растворении рассказчика в ткани повествования (неумении создать живых героев). Я готов признать все возможные достоинства «большой прозы» Александра Иличевского – «свежего» лауреата «Большой книги», кроме одного – понимания, зачем нужно её читать.
Если задуматься, то за «реализм» в литературе сегодня отвечает Пелевин. По его ежегодным отчётам мы узнаем о веяниях времени и мировых тенденциях. Поначалу «отчаянный постмодернист» Пелевин откочевал в стан «отвечающих за правду жизни». Сейчас я сильно рискую, называя фамилии писателей, которых отношу к «средним». Могут посчитать, что я издеваюсь над ними. Нет, просто они – единственные, кто поддерживает связь современной русской литературы с читателем.