Нулевой пациент помирает (1947)
В ранних числах апреля 1947 в Кремле был устроен званый обед, один из многих, для американских дипломатов. Затянувшаяся трапеза сопровождалась обильными возлияниями, и в какой-то момент захмелевший Молотов, министр иностранных дел СССР, обратился к генералу Маршаллу и спросил его: «Теперь, когда солдаты заняли посты государственных руководителей в Америке, ваши войска уже замаршировали гусиным шагом?» [Now that soldiers have become statesmen in America, are the troops goose-stepping?]. Взгляд государственного секретаря США обернулся серым льдом. Маршалл повернулся к Болену, который переводил для него и сказал спокойно: «Пожалуйста, сообщите мистеру Молотову, что я не уверен, что понимаю смысла его ремарки. Но если это именно то, что я думаю, то, пожалуйста, скажите ему, что мне не нравятся такие шутки».
Сессия министров иностранных дел началась в Москве в начале марта и шла не очень хорошо. Подымались многочисленные тосты, за которыми следовало еще больше тостов, но прогресса в урегулировании споров, что раздирали послевоенную Европу, всё еще не наблюдалось. По мере того, как март переваливался в апрель, споры усиливались, аргументы становились более резкими, а атмосфера заседаний портилась в сюрреалистичной манере. Посол США в СССР, Уолтер Беделл Смит, в одной московской парикмахерской попросил тоник для волос, но вместо этого ему покрасили волосы – его прическа в результате приобрела легкий розовый оттенок. Когда министры иностранных дел сдались в середине апреля и решили завершить сессию, неугомонный британский министр Эрнест Бевин так возликовал от того, что скоро наконец-то покинет Москву, что напел песню Андрею Вышинскому, заместителю Молотова: «Чем больше мы вместе, мы вместе; чем дольше мы вместе, тем веселее нам будет» [The more we are together, together; the more we are together, the merrier we shall be]. Вышинский взглянул на него с любопытством. «Какой веселый, однако, товарищ», сказал он.
Маршалл, в попытке заглянуть в потаенные советские замыслы, запросил приватной аудиенции у Сталина 18 апреля. В загробном мире Сталина день был ночью. Диктатор предпочитал работать с наступлением темноты, и поэтому назначил государственному секретарю на 10 часов вечера.
Через пустынные и темные улицы Москвы в сторону массивной каменной крепости мчался американский лимузин, не задерживаясь на светофорах, чьи огни были синхронизированы так, чтобы вовремя загораться зеленым (американскую делегацию наделили «кремлевскими привилегиями», что, однако, не спасало их от прослушивания в гостиничных номерах). Маршалла и Болена провели длинным и узким коридором, сквозь высокую двухстворчатую дверь, через серию приемных и комнат ожиданий в полупустое помещение с редкой мебелью. Там они обнаружили Сталина, с его покалеченной рукой, отмеченным оспой лицом, плохими зубами и спокойными медленными манерами.
Болена поразило, как сильно постарел Сталин. Он выглядел серым и вымотанным. Полтора часа он вел с Маршаллом несвязную [desultory] беседу, прыгая с темы на тему. Сталин стал диктатором тогда, когда Маршалл был всего лишь помощником коменданта в пехотном училище при Форте Беннинг, и сейчас его, казалось, совершенно не волновало отсутствие успеха на прошедших переговорах. Эта конференция была всего лишь пристрелкой. «Может быть, нам повезет, и мы договоримся в следующий раз. Если нет, то в следующий после следующего». Болен заметил, что во время беседы Сталин привычно рисовал красной ручкой волчьи головы на листе бумаге – то же самое он делал, когда принимал Гарримана в начале войны [Великой отечественной].
Во время длительного перелета обратно в Вашингтон Маршалл поделился с подчиненными своими мрачными соображениями по поводу уроков, выученных им только что в Москве. Сталин желал дрейфовать [drift; aka Status quo]. Он предпочитал неустроенную Европу в нынешнем виде. Царящий хаос, а об этом предупреждали ранее Гарриман и Макклой, работал на пользу СССР. Теперь, сообщил Маршалл, пришло время для США действовать, без участия СССР, если потребуется. Болен, который сопровождал Маршалла в качестве специального помощника, не оспорил выводы своего нового шефа. Он тоже уже считал, что одной лишь дипломатии было мало. Требовался смелый удар [bold stroke].
Ачесон, оставшийся в Вашингтоне, но оповещаемый о ходе Московской сессии каждодневными телеграммами, пришел к таким же выводам. «Я думаю, что это большая ошибка думать, что мы можем вот так вот сесть с русскими и разрешить насущные вопросы», заявил он в начале апреля Комитету по международным делам Сената США. Сенатор Г. Александер Смит спросил его: «Ожидаете ли вы в ближайшем будущем урегулирования этих проблем?» Ачесон ответил: «Толку сидеть с ними за переговорным столом нет» [You cannot sit down with them].
И что тогда? Если Европу нельзя спасти разговорами, то тогда чем? «Пациент гибнет, а доктора всё еще совещаются» - произнес Маршалл по общеамериканскому радио 28 апреля, в день своего прибытия из Москвы.
Цитата из:
Walter Isaacson, Evan Thomas, The Wise men: Six Friends and the World They Made, 1986.