«Исчезать не собираемся». Коренная эвенкийка - о жизни иркутского севера
В Иркутске прошла III конференция коренных малочисленных народов Иркутской области. Одна из ее участниц - Зоя Джуракулова - преодолела тысячи километров, чтобы добраться в Иркутск c другого края области – Казачинско-Ленского района. На родине она возглавляет Хандинскую эвенкийскую общину - первый в Приангарье культурный центр эвенков, который появился в 90-х годах прошлого века.
Зоя - кореная эвенкийка, её прадеды много веков жили и кочевали по землям, на которых сейчас «обосновался» Казачинско-Ленский район. Да и сама она уезжала с малой родины, только чтобы окончить университет, поэтому хорошо знает, насколько тяжело живется ее соплеменникам. Как собрать вместе разделенный и почти растворившийся в русскоязычной среде народ и каковы его шансы на «выживание», разбирался корреспондент «АиФ в ВС».
«Потеряем язык – потеряем культуру»
Юлия Вяткина, «АиФ в ВС»: Все говорят, что представителей коренных народов осталось совсем мало, но точную статистику найти трудно. Но вы-то знаете, сколько живёт эвенков в вашем районе?
Зоя Джуракулова: Нас становится всё меньше и меньше. Ассимиляция поглощает полностью. Я подсчитала, что сейчас в районе проживает семьдесят человек, вернее уже семьдесят один - первого сентября у нас в районе родился малыш-эвенк. В основном все расселились по трём самым большим населённым пунктам района - в Улькане, Магистральном и Казачинском. Я к этому числу отношу не только чистокровных эвенков, но и метисов. Если судить объективно, то о чистокровности не приходится говорить уже давным-давно, с тех самых пор, как в Сибирь в XVI веке пришли казаки. Потом население только увеличивалось, север освоили русские, появились смешанные семьи.
- А почему община называется Хандинской?
- Раньше на территории Казачинско-Ленского района было много эвенкийских поселений, ведь мы народ испокон веков кочевой. А потом в 30-е годы началась коллективизация, власти решили, что перемещения малочисленных народов нарушают порядок, нас заставили собраться в одном месте, и образовалась деревня Вершина Ханды. Она стала родовым гнездом эвенков, которые кочевали в тех землях. Сейчас в ней постоянно живут лишь шесть человек, остальные возвращаются в родные угодья только на некоторое время, в основном весной и осенью, чтобы заняться рыбным промыслом. Большая часть уехала отсюда в другие поселения района в 90-е годы, когда начались тяжёлые для страны времена. Распались охотничьи хозяйства, которые завозили эвенкам продовольствие и покупали у них пушнину и рыбу. Люди могли жить только тем, что добывали сами. Школы там не было. Мало кто хотел продолжать такую жизнь.
- Я слышала, что ассимиляция началась как раз с 30-х годов и малочисленные народы часто с затаённой обидой вспоминают те времена.
- К этому процессу нет и, наверное, не будет однозначного отношения. Государство тогда дало кочевому населению возможность учиться. Эвенкийских детей отправили в интернаты, взрослых в колхозы. Благодаря этому сейчас у большинства из нас есть высшее образование. Моя мама была учительницей, я врач, училась в Красноярске по государственной программе, целью которой было обеспечить север Сибири профессиональными кадрами.
Но это палка о двух концах. С одной стороны, хорошо, что дети эвенков попали в интернаты. Ведь их родители всё время кочевали за оленями, охотились - получается, сыновья и дочери сами по себе росли в тайге. А с другой стороны, именно с этого начался отрыв молодого поколения от своей культуры. Ребята возвращались домой только на каникулы, в интернатах они практически забывали родной язык, потому что всё время говорили на русском. Я по себе могу судить, как это происходит. Мои родители знали эвенкийский, поэтому в детстве я на нём разговаривала совершенно свободно. Затем во время учёбы он стёрся из моей памяти. Теперь помню отдельные слова, могу понимать беседы на эвенкийском, но пользоваться им как раньше не способна. И то же самое произошло по всему северу области. В Катангском районе хоть и живёт намного больше эвенков, чем в нашем, но ситуация аналогичная. В советские времена вообще считалось чем-то постыдным говорить на родном наречии. Скажу больше, некоторые из нынешних эвенков тоже считают, что наш язык не нужен. А я уверена, что на нём всё держится, потеряем его - потеряем и свой быт, и традиции.
Университет не для всех
- На конференции замминистра образования области сказал, что сохранность языка целиком и полностью лежит на плечах народов. Это не под силу ни чиновникам, ни кому-то другому. Вам нужно самим готовить людей, которые смогут передать знания детям. Согласны с такой точкой зрения?
- Каждый народ, безусловно, несёт ответственность за свой язык. Эвенкийский мы, к сожалению, упускаем. Ни в одной школе района нет кружка или факультатива, где бы его изучали. Но все наши пожилые эвенки хорошо его знают. И когда собирается община, то мы стараемся им пользоваться. Совсем язык с лица земли не исчезнет. Спасибо за это советскому лингвисту Глафире Василевич. Сама она была русской, но досконально изучила жизнь эвенков, издала русско-эвенкийский словарь и множество пособий по нашему языку. Он, к слову, очень сложный, в нём не шесть падежей, как в русском, а тринадцать. Что касается лексических значений, то, например, снег можно назвать двенадцатью словами в зависимости от того, о каком качестве предмета идёт речь: белый снег, серый, осенний, зимний, мокрый, сухой... На письме этот язык почти невозможно выучить, потому что он разговорный.
- Ваш сын уже относится к поколению, которое полностью перешло на русский язык?
- Это действительно так. Когда он был маленький, я по трое суток не выходила из больницы из-за дежурств. Какие уж тут лингвистические занятия. А сейчас, наоборот, работает он, и теперь времени нет у него. Хотя «в запасе» у него не только русский, но и английский язык.
- Кстати, о молодёжи. Уезжают или остаются?
- Далеко не у всех есть возможность уехать. Одна из главных наших проблем - безработица. Те, кто не получает высшего образования, с трудом находит рабочее место в районе. А ехать учиться в университет не каждому по силам - денег на это попросту нет.
По зову предков
- Не раз в последние годы писали, что у самих эвенков и тофаларов угасает интерес к национальной культуре, и они совсем не противятся ассимиляции. Сейчас-то ведь никто не кочует?
- Нет, конечно. Все сидят на одном месте, живут в обычных чистых домах. Только во время путины (сезон рыболовства. - Прим. ред.), когда ездим в Вершину Ханды, живём в чумах.
- Но хоть что-то исконно эвенкийское осталось? Оленеводство, к примеру?
- Домашних оленей уже давным-давно ни у кого нет. А остались у нас охота на соболя, белку, диких копытных и рыбалка. Как наступает осень, наши мужчины сразу начинают тосковать по тайге - зов предков всё же остался.
Мы стараемся как можно чаще собираться всей общиной. И горе, и радость делим вместе. Проводим вместе праздники, надеваем костюмы, вспоминаем национальные танцы, делаем украшения, унты, шапки.
- А традиционный спорт?
- Все национальные виды спорта у северных районов были похожи друг на друга - метание копья, прыжки через нарты, борьба. Оленей и нарт у нас нет сейчас, копьём тоже никто не орудует. Уже мои дедушки и бабушки этим не занимались - спортивные традиции давно не передают. Всё ещё в ходу только бег на охотничьих лыжах.
- Что думаете о будущем: могут эвенки исчезнуть совсем?
- Я не верю в это. Пусть даже мы станем голубоглазыми и белокожими, но пока называем себя эвенками - народ будет существовать. Главное, кем ты себя внутри ощущаешь. Как говорит мой сын: «Да, я не знаю языка, но всё равно считаю себя тунгусом». Если всё, как говорится, сойдётся, то я активно возьмусь за возрождение эвенкийской культуры в Вершине Ханды: сделаем там этнокультурный центр, поставим стилизованные чумы, попытаемся привлечь туристов. Исчезать мы точно не собираемся.