Путь офицера к инакомыслию
Дэнни Сьёрсен, Truthdig, США
Дэнни Съёрсен в Афганистане.
Некоторое время назад я был настоящим героем. Один из лучших в своём классе в Уэст-Пойнте, трудные боевые развертывания в двух войнах, масса блестящих оценок, даже назначение преподавателем в родную военную академию. Я обитал во вселенной, о которой большинство лишь мечтает: превозносимый, несгибаемый и весьма уважаемый всеми в моей системе жизни и считающийся отважным американским солдатом. Это было безопасное, разумное положение. По большей части этого бывает достаточно. Но слишком плохо, что всё это было бегством. Олицетворением абсурдности.
Истина же в том, что я воевал почти ни за что, ради страны, которая в недавних конфликтах сделала мир более смертоносным, более хаотичным. Ещё в 2011-м — или даже в 2006-м, если уж на то пошло — я был достаточно сообразителен и вполне разумен, чтобы понимать это, интуитивно чувствовать.
Но всё же решение публично выразить недовольство было трудным. Отнюдь не лёгким. Легко было бы разыгрывать из себя героя и принимать лесть, оставаясь в стороне. Не рисковать, оставаться верным себе, заставлять всех гордиться собой. Это легко, интеллектуально незрело — такой новый американский стиль.
Когда вы ступаете на путь инакомыслия, вы теряете друзей, отдаляетесь от семьи, сбиваете с толку наперсников и становитесь гласом вопиющего в своей профессиональной пустыне. Я провёл многие годы в аудиториях военных академий от Уэст-Пойнта до Форт-Нокс и Форт-Ливенуэрт[1], как одиночка, посторонний, смущающий всех персонаж в углу. Это похоже на то, как уйти из церкви, стать атеистом и при этом продолжать жить в монастыре. И всё же, истина в том, что военные более неконфликтны, чем можно было бы предположить. Я писал критическую книгу, публиковал скептические статьи, но не было такого, чтобы кто-то когда-либо мне прямо угрожал. Давление было иным, более мягким — скрытые предостережения вышестоящих, осторожные советы наставников.
Я слишком долго ждал, я должен это признать. Возможно, мне нужен был десяток лет, чтобы всё пережить, или, возможно, моё краткое пребывание в старших классах гражданской школы меня встряхнуло. Тем не менее несколько лет назад эмоциональная нагрузка стала невыносимой и излилась волнами недовольства. Оглядываясь назад, я могу увидеть свой путь — что я понимал, как воспринимал — и проследить указательные знаки и вехи на пути к духовному и интеллектуальному возрождению. Образы мелькающих мысленных фрагментов, которые объясняют мой упрямый путь к инакомыслию.
В Багдаде я видел полномасштабный хаос, наблюдал развязанную религиозную гражданскую войну, был свидетелем борьбы, которую развязало наше опрометчивое, неподготовленное вторжение. Нас ужасал вид трагедии, разыгрывавшейся перед нашими глазами. Ополчение оставляло на улицах отвратительные тела, чтобы мы их нашли. Сунниты отрезали головы. Шииты предпочитали перфораторы храмам и объединениям. Обе стороны нападали на нас. И посреди всего этого местные жители доставали нас историями, насколько было лучше при светской жестокости Саддама Хусейна.
Затем было ещё и патрулирование. Бесчисленное число рейдов. Они были по большей части бесполезны, конечно же. Продемонстрировать присутствие, обеспечить безопасность, не подорваться. Затем стали попадать под удар наши ребята. Приходит, как вспышка. Оттереть в «Хаммере» кровь своего сержанта, чтобы можно было утром патрулировать. Отмыть череп солдата, пробитый свинцом, на мёртвом лице застыло выражение ужаса, у его щеки мусор с грязной восточной улицы Багдада.
Последствия взрыва автомобиля на рыночной площади. Клубы дыма и запах горящей плоти. Обычные иракцы — обычные жертвы.
Район боевых действий позади. Возвращение домой. Алкоголь. Самоубийство моего водителя, повесившегося на ремне в кладовке.
Проходит время, погибает ещё один товарищ — передозировка предписанных препаратов. Погибшие ребята, мои мальчишки, и их жёны и матери, с которыми многие годы я не мог набраться храбрости увидеться лицом к лицу.
Ничего не улучшилось. Ничего, в самом деле. Итоговым состоянием стало ИГ[2], расколы, большее число смертей, Трамп, новый американский «крестовый поход» на Евфрат.
Следующим был Афганистан, война, в которой невозможно победить. Ирригационная система 13 века. Осознание, что местные жители не хотят жить по-нашему, не стремятся стать американцами. Понимание, что большинство жителей селений — по крайней мере на юге — в целом согласны с основными контурами программы Талибана. «Союзные» шейхи и «дружественные» чиновники правительства Афганистане, стремящиеся отгородиться стеной или колючей проволокой от афганских селений, словно мы в Багдаде, в Южной Африке или где-то ещё того хуже.
И в итоге осознание, когда я сидел на мешках с песком своего маленького аванпоста — Аламо в провинции Кандагар — что мы удерживаем лишь тот клочок земли, на котором стоим. И ничего больше.
Отвергнутые приглашения афганских «партнёров» посещать их регулярные содомитские вечеринки с курением гашиша. Объяснения с подготовленными США афганскими офицерами — выходцами с севера, которые даже не говорили на местном наречии — что они должны прекратить пытать собственных дезертиров. Внешние признаки и ничего больше.
Видеть, как молодые люди теряют руки и ноги, да и жизни ради того, чтобы раздуть резюме агрессивных майоров, желающих стать полковниками, и полковников, желающих стать генералами. Некоторые едва могли выговорить слово «Афганистан». Но всё же они по большей части преуспели в продвижении по службе. Возможно, именно они будут вести следующую войну.
Спустя семнадцать лет американцы всё ещё там, а Талибан контролирует большую часть страны, чем когда-либо после вторжения Дяди Сэма. Возможно, мы никогда не уйдём.
Всё это время основным был вопрос: из того, что я творил — или мы — хоть что-то сделало жизни американцев чуточку лучше? Что важнее, улучшило ли это в значительной степени мир? Что, если мы только ухудшили положение?
В один день в Афганистане в 2011-м я осознал всё, что я делал и единственное, что меня тревожит — борьба за живучесть, защита наших солдат от ненужных смертей. Я по сути дела халтурил, и мне следовало понять, что пора увольняться, пока я не утратил большую часть души. И даже при этом манил лёгкий путь.
Конечно, я пытался убедить самого себя, как это делают многие, что оставаться кадровым военным означает отвагу, что возможно изменить систему изнутри, и что хорошие люди, критически мыслящие, обязаны держаться до конца, а не покидать корабль, возможно, это верно, возможно это фантазия. Кто знает?
Эта область деятельности разрушает, что-то забирает у вас, это постоянные утраты. На всех это действует по-разному. Возможно, я тут совсем посторонний.
Как бы то ни было, ныне мое сердце с рохинджа в Мьянме, палестинцами в Газе, зачастую в местах, где я никогда не бывал, с людьми, которых никогда не видел. Это печальный мир, как только вы оказываетесь внутри самого себя.
Но жизнь продолжается. Моя жена покупает краски для нашего нового дома, занимается детьми, живёт каждым моментом. Я борюсь с такой практичностью, поскольку очень во многом я не здесь. Тут небольшая часть меня. Я в Багдаде, в изумлении смотрю на последствия взрыва грузовика. В Афганистане, пишу похоронное письмо семье одного из моих погибших бойцов, парня, которого если честно, я едва знал.
Вероятно, я умру в печали. Это я знаю.
Но пока я могу отдать свой голос за иной путь, за более благородное дело, за шанс, по крайней мере, шанс, на здравый смысл, за разумную стратегию и, всего лишь возможно, за видимость мира — нечто, чего никогда не знало целое поколение. Я попытаюсь, по-своему, хоть немного.
Мы, те из нас, кто задается вопросами, по крайней мере, обязаны это сделать.
Примечание:
1 — Уэст-Пойнт, общепринятое разговорное название высшего военного училища Сухопутных войск. Находится в г. Уэст-Пойнте, шт. Нью-Йорк. Основано по решению Конгресса в 1802. В училище принимаются граждане США в возрасте 17-22 лет, не состоящие в браке и успешно прошедшие ряд стандартных тестов. С 1976 г. принимаются девушки. С момента зачисления кадет считается военнослужащим Сухопутных сил США. По окончании учёбы выдается диплом бакалавра наук и присваивается звание второго лейтенанта; выпускник обязан прослужить в вооружённых силах минимум 6 лет. Форт-Нокс находится в штате Кентукки южнее г. Луисвилла; военная база, место расположения бронетанковой школы Сухопутных войск, за что получил прозвище «Родина бронетанковых войск», и авиабазы Годман. В 1917 г. здесь был создан тренировочный лагерь, форт основан в 1918-м и назван в честь генерал-майора Г. Нокса. В 1935 году Министерство финансов основало здесь хранилище золотого запаса. Отсюда происходит фразеологизм «all the gold in Fort Knox» = «несметное богатство». Во время второй мировой войны здесь также хранились такие документы, как Конституция США, Декларация независимости, Библия Гутенберга, Геттисбергское послание, находящиеся в ведении Национального управления архивов и документации. Форт-Левенуэрт, военная база, местонахождение Командно-штабной школы Сухопутных войск с 1881 г. Расположена в 40 км к северо-востоку от г. Канзас-Сити, шт. Канзас, на берегу реки Миссури. Форт основан в 1827 году полковником Г. Левенуэртом, получил современное название в 1832 году. В период освоения Фронтира служил отправным пунктом для многих военных экспедиций, имел важное стратегическое значение в период войны с Мексикой и Гражданской войны. С 1890-х гг. на территории форта расположена знаменитая тюрьма.
2 — организация, запрещённая в РФ.