Однажды наступает "после войны"
Правда, иногда оно задерживается. Просто для примера: секретный дополнительный протокол к знаменитому "пакту Молотова-Риббентропа" 1939 года оказался открыт для граждан прекратившего своё существование СССР только в 1992-м — тогда, больше чем через полвека после начала Великой Отечественной, мы и узнали официально, какая приятельская сделка Сталина с Гитлером предшествовала той едва не состоявшейся гибели Европы. Так что то настоящее "после войны", которое ставит наконец всех на заслуженные места в истории, может сильно задержаться. Но оно наступает всегда, напоминает колумнист "Idel.Реалии" Марина Юдкевич.
…Случилось так, что как раз в эти дни я закончила написание той части истории своей семьи, где речь идёт о времени гражданской войны на Украине, откуда был родом мой отец. Он, еврей, всю жизнь писал в анкетах, вызывая глухое раздражение парткома: "Родной язык — украинский". Моё детское воспоминание — как он с невеликим, прямо скажем, мастерством, но с большим чувством запевает:
І в дорогу далеку ти мене на зорі проводжала,
І рушник вишиваний на щастя, на долю дала...
И в конце строки голос прерывался — он был сентиментален, мой папа.
Я помню, как в моей ранней юности мы гуляли по строго-нарядному Харькову с братом отца, моим любимым дядей Зиновием; он был архитектором без правой руки — гвардии лейтенант, командир взвода батареи 43 мм пушек, он потерял руку в битве за Днепр, — и показывал мне построенное в городе по его проектам.
Вчера я видела в сети обезлюдевший Харьков, как мёртвый. И видео боёв в Сумах, где когда-то жили с родителями мой отец и три его брата, и откуда все они четверо ушли воевать за Отчизну в той, Великой Отечественной, войне.
И мне больно и стыдно. Хотя ведь никто из моих близких в Украине давно уже не живёт… А у многих моих сограждан связи с той землёй и вовсе ведь не было — им-то с чего переживать?..
Тем более, российское телевидение им разобъяснило крепко-накрепко, что всё это Украине поделом, за Луганск и Донецк, где мира нет уже восемь лет, а какой Большой Брат все эти восемь лет подкладывал дровишки под тот кипящий котёл Луганска и Донецка — об этом российское телевидение им знать не велит…
В таких условиях даже удивительно, что о своём безусловном одобрении введения российских войск в Украину заявила лишь половина опрошенных россиян.
Других, стало быть, довольно-таки много. Но что мы можем?!.
Здесь я отступлю подальше от сегодняшней больной темы — в историю (где всякие прямые аналогии запрещаются, а любые сюжетные совпадения следует считать, разумеется, чисто случайными.)
Есть такая книга Ханны Арендт по следам судебного процесса над Адольфом Эйхманом — оберштурмбаннфюрером, непосредственным отвечавшим, как известно, за организацию "окончательного решения еврейского вопроса". Ханна Арендт — философ, изучавшая тоталитаризм, — эту свою книгу назвала "Банальность зла". И Эйхмана она описывает как человека по природе вовсе не злого, а вполне заурядного — как все. (А лагеря смерти — ну, что лагеря смерти… Он, сопровождая представителей Красного креста в концлагерь Терезин, даже изливал им душу по поводу необходимости "гуманной линии" лагерей смерти). Он всего лишь с энтузиазмом старался как можно старательней делать то, что в государстве объявлено правильным. "Его вина происходила из послушания, а ведь послушание всегда считалось достоинством", — следовало из объяснений Эйхмана суду. — Его достоинством злоупотребили нацистские лидеры".
И вот в этом процессе над Эйхманом прозвучал рассказ о фельдфебеле Антоне Шмидте. Однажды он во главе патруля наткнулся на членов еврейского подполья — и не только не дал команды на задержание, но впоследствии и снабдил их поддельными документами и даже военным грузовиком. И потом делал это ещё в течение пяти месяцев, с октября 1941-го по март 1942, когда Антон Шмидт был арестован и казнён. В общем, этот Шмидт был очень странным, когда его народ в большинстве с энтузиазмом и старанием поддерживал генеральную линию, у него почему-то были собственные убеждения, и он им следовал, несмотря на опасность отрыва от масс.
"На те несколько минут, которые потребовались для рассказа о помощи немецкого фельдфебеля, зал суда погрузился в полную тишину, — отмечает Ханна Арендт, — могло показаться, что публика в едином порыве решила отдать дань уважения человеку по имени Шмидт минутой молчания. И в эти несколько минут, как внезапная вспышка света в кромешной, непроглядной тьме, возникла всего одна ясная и не нуждающаяся в комментариях мысль: как совершенно по-иному всё могло быть сегодня … во всей Европе и, наверное, во всем мире, если бы таких историй было больше".
Конечно же, добавляет она, есть объяснения дефициту таких людей и поступков при тоталитаризме. Лучшее, по её мнению, такое объяснение дал Петер Бамм, военный врач нацистской армии, в своей книге воспоминаний. Он, рассказывая о казнях в оккупированном нацистами Севастополе, писал: "Мы всё знали. Мы ничего не делали. Любой, кто стал бы протестовать или как-то попытался бы помешать, был бы в течение суток арестован и исчез… Тоталитарное государство делает так, что его противники исчезают тихо и незаметно. Можно сказать наверняка, что любой осмелившийся принять мученическую смерть вместо того, чтобы своим молчанием поощрять преступление, пожертвует своей жизнью напрасно. Это не значит, что такая жертва была бы морально бессмысленной. Просто она оказалась бы бесполезной практически. Ни один из нас не обладал убеждениями столь глубокими, чтобы мы могли принести себя в практически бесполезную жертву".
То есть — "А что мы можем", знакомо, да?
"Да, это факт, — отмечает Ханна Арендт, — что тоталитарное господство пыталось создать "бреши забвения"… но все лихорадочные старания были обречены на провал, все усилия заставить противников "исчезнуть тихо и незаметно" оказались тщетными. "Брешей забвения" не существует. Всегда найдется человек, которому будет что рассказать. Следовательно, ничто не может быть "бесполезным практически", по крайней мере быть таковым надолго. Если бы таких историй было больше, это бы имело большую практическую пользу для сегодняшней Германии, не говоря уже о её престиже за границей и о разрешении сложных внутренних противоречий, так как урок таких историй прост и понятен всем. С политической точки зрения, в условиях террора большинство примут правила игры, но найдутся такие, кто этого не сделает… С точки зрения человечества, чтобы эта планета оставалась подходящим местом для человеческих существ, ничего больше и не требуется".
А теперь, — вы ведь ещё помните, что все совпадения случайны, все аналогии не аналогии? — вернемся в российское сегодня.
Вон в Белгороде старательные "неравнодушные прохожие" с энтузиазмом повалили лицом в асфальт, скрутили и сдали подоспевшей полиции парня, написавшего на автобусной остановке антивоенный лозунг.
А всего в городах России 24 февраля на акциях против войны задержаны полицией более 1700 человек, 25 февраля — еще 575 человек.
Большинство, как и предупреждала Арендт, в условиях террора приняли правила игры. Но находятся такие, кто этого не делает. И далее по тексту: "С точки зрения человечества, чтобы эта планета оставалась подходящим местом для человеческих существ…". А однажды наступит и настоящее "после войны".
Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в рубрике "Мнения", не отражает позицию редакции.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.