Почему рациональные аргументы — не довод в споре о сохранении исторического центра. Вот уже буквально на днях люди, считающие себя носителями петербургской идентичности, столкнутся со сложным выбором. На Совет по наследию должны вынести проект строительства колокольни Смольного собора, и эта старая тема, таким образом, станет предметом широкого общественного обсуждения. Инициаторы строительства из фонда с газпромовским бэкграундом будут говорить, что её хотел построить сам великий Растрелли, а уж раз он считал, что это хорошо, то кто может быть против? Но вот тут наступает когнитивный диссонанс. Потому что умом понимаешь, что строительство этой колокольни — какая–то несусветнейшая нелепость и полный пердимонокль, но что отвечать на аргумент про великого Растрелли — неясно. Есть тезис, что он сам от этой идеи отказался (доказательств нет ни в ту ни в другую сторону), — но а если нет? Если всё–таки хотел, то обязаны ли мы довести его дело до конца? Можно сказать, что Растрелли сам по себе — вообще не аргумент и его представления о прекрасном не являются для нас ценностью. А ценностью является сложившийся образ города, и всё, что этот сложившийся образ разрушает, суть зло и потому осуждаемо. Соответственно, осуждаема и колокольня. Но любое экстраординарное сооружение, если только градозащитники не задушат его в зародыше, возникнув, рано или поздно станет частью сложившегося образа и обретёт ценность. Даже, страшно сказать, срам в Лахте. Значит, надо поставить временную отсечку, до которой все построенное формировало образ, а после — грубо его нарушало. Ввести понятие исторической застройки. Но условность такого подхода слишком очевидна. Скажем, великокняжеская усыпальница рядом с Петропавловским собором, построенная в 1908 году, вторглась в историческую панораму крепости (которой восторгался Пушкин!) и нарушила её строгую небесную линию асимметрично расположенным куполом гораздо более бесцеремонно, чем даже небоскрёб. И это только самый яркий из бесконечных примеров. С общественным мнением просто: ему, если есть портик с колоннами и фронтоном и лепнина какая–нибудь, то хорошо, а если стекло — то плохо. Но носители идентичности и общественное мнение, к счастью, не одно и то же. Ошибка в данном случае в самом поиске рационального ответа на вопрос о критериях. Его не может существовать, потому что мы говорим о культе, вещи совершенно иррациональной. Сохранение ("консервация", если угодно) Петербурга в подлинном нетронутом виде — это есть культурный код сам по себе, местный культ. Он сформировался сравнительно недавно и, возможно, является тем вкладом нашего поколения в облик города, который всё тужатся, но никак не могут сделать современные архитекторы. О невозможности логического подхода к вере с образованными языческими философами спорили в начале нашей эры первые отцы церкви и, как видим, победили. Колокольня противоречит нашей вере и не требует дальнейшей аргументации или ссылок на федеральный закон о памятниках либо городской — о зонах охраны, которым противоречит также. И в этом смысле она ничем не отличается от воссозданной церкви Рождества на Песках, также нарушающей принцип подлинности, только что менее выдающейся размерами и потому привлекающей меньше внимания.
