Заплести Феньку

Собрались после отбоя в столовой, праздновали день рождения старшей пионервожатой. Штангист–физрук принес из сельпо в авоськах двадцать бутылок розового портвейна. Закусывали картошкой в мундирах.
— Ты почему не пьешь, кучерявый? – спросила у него врачиха.
— Я пью, — он показал стакан с вином, который держал в руках.
— Почему полный? А, знаю, — сказала она, — пьет еврей, а пьяный русский. Хочешь я тебе помогу?
— Да, пожалуйста. Он отдал ей свой стакан. Она выпила залпом весь, испачкав край стакана губной помадой. Он почистил картофелину и услужливо подал ей.
— Я бы лучше тебя поцеловала, — сказала врачиха, только знаю, что ты меня не любишь.
— Ну, почему, я вас уважаю.
— Знаешь, сколько мне лет? – спросила опьяневшая женщина. — Тридцать восемь. Нафиг мне твое уважение. Ладно, свою проблему я сама решу. Молодой ты, чтобы такую бочку с тестом как я месить. У меня к тебе, вообще–то, дело есть.
Было шумно и он наклонился к ней, чтобы лучше слышать.
— Я там одну девочку из города привезла. Ей семнадцать лет. Будет числится за твоим первым отрядом, а жить пока у меня в изоляторе.
— Почему в изоляторе, – спросил он, — почему не в коллективе?
— В коллективе пока нельзя, — сказала врачиха. Подруги моей дочка. Сама подруга с мужем в Африке. Она врач, как и я, а он переводчик. В валюте зарабатывают. Брали девочку к себе на каникулы и вот, что–то там случилось. Подруга говорит, местные заколдовали ребенка. Ну, какое в двадцатом веке колдовство. Я консультировалась с психиатром, описала симптомы, он сказал — детская шизофрения. Такое тоже бывает. Соматически я ее проверила. Хорошая здоровая девочка, чистенькая, беленькая совсем. Девственница, между прочем. А главное понимаешь что, увозили заморыша со сколеозом, а приехала дева: ноги, плечи, попа, сиськи — глаз не оторвать. Вам мужикам лучше и не показывать. Пойдем на улицу, покурим. Мне нужно у тебя кое–что спросить.
Они вышли из столовой, уселись на крыльце и закурили.
— Ты в аппаратуре разбираешься? – спросила врачиха.
— Немного разбираюсь.
— Схарп три семерки хорошая вещь?
— Шарп, — поправил он ее. – Это магнитола такая.
— Сколько она стоит?
— Тысячи три, — сказал он.
— Вот, — сказала она, — мне два года работать.
Ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин новенькая не пришла и он, поставив на поднос стакан с чаем, тарелку с манной кашей, кусок белого хлеба с кружком масла, понес все это в старый корпус, где помещался медицинский изолятор.
В конце августа в это время уже темнело. В помещении изолятора только в одном окне горел свет. Врачиха ушла на танцы в заводской профилакторий. Дверь в изолятор была заперта на замок. Он поставил поднос на крыльцо и подошел к окну. Занавесок на окне не было, вместо занавески окно заклеили газетой. В одном месте газета была оборвана.
Она сидела на кровати по–турецки и что–то плела из четырех, разного цвета, проволок.
Он постучал в раму. Она подняла голову от работы, слепо глянула в окно, улыбнулась и сделала приглашающий жест рукой тому невидимому, кто стучал. Он постучал еще раз, она встала, подошла и распахнула окно прямо ему в лицо.
— Здравствуйте, — сказал он. Я ваш педагог...
Она неожиданно выставила ладонь вперед и прижала к его губам.
— Молчи, сказала она. Полезай сюда. Я тебя ждала, — сказала она. Почему ты не пришел еще вчера?
Он не знал что ответить.
— Какой ты красивый, — сказала она. Я видела тебя издалека, ты мне понравился, но я не думала, что ты такой красивый. Ты ведь еврей, правда? Как жаль, что придется выключить свет. Она потянулась к выключателю. Он взял ее за руку:
— Не нужно выключать свет.
— Дети будут подглядывать, они сегодня целый день приходят смотреть на меня, — сказала она.
Все–таки он был педагогом, поэтому спросил:
— Девочка, чего ты хочешь?
— Еб**ься, — сказала она.
— Этого нельзя, — сказал он, как можно строже.
— Почему? – спросила она.
— Ты еще маленькая, — сказал он.
— А когда будет можно? — спросила она.
— Не знаю, — сказал он, — может быть через год.
— Ты будешь ждать целый год?
Ну, что можно было ответить на этот вопрос, конечно: “Буду”
Она посмотрела ему в глаза и сказала:
— Ты обманываешь, и горько заплакала, – Почему меня все обманывают, — проговорила она свозь слезы.
— Обещаю, — сказал он.
Она сразу же перестала плакать и сказала:
— Дашь феньку заплести.
Он, не очень понимая, чего она от него хочет, согласился. Она достала из под подушки узкий, не шире ремешка для часов, расплетенный с одной стороны, браслет и сказала:
— Самый лучший. Здесь шесть цветов. Я сейчас его тебе заплету и ты не сможешь снять. Если ты снимешь, то я умру.
— Я не буду снимать, — сказал он.
В начале октября его арестовали по делу самиздатчиков, два дня продержали в городском управлении внутренних дел, а в пятницу вечером отвезли в следственный изолятор.
В огромной, устроенной по прихоти архитектора, как средневековый замок, городской тюрьме, их этап сразу же погнали к широким столам для досмотра, заставили раздеться. Он стоял голый перед белобрысым, рано начавшим лысеть молодым попкарем в звании сержанта.
— Стань раком, — приказал сержант необычно высоким для мужчины голосом.
— Зачем? – спросил он.
— Стань раком! — закричал сержант угрожающе, и он, почувствовав, что тот сейчас его ударит, повиновался. – Раздвинь половинки. А это что? — сержант указал на браслет.
— Фенька.
— Зачем?
— Это украшение.
— Украшения не положены, снимай.
— Не снимается.
— Все со всего снимается, — сказал глубокомысленно попкарь, ухватил браслет пальцами и дернул, но изделие из проволоки выдержало, не порвалось. Тогда попкарь достал из под стола большие сапожные ножницы, перерезал браслет и бросил в ящик, уже заполненный отнятыми у зеков вещами.

Написал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать