«Ловили пескарей и варили в консервной банке». Каким было детство у детей войны

По паспорту Геннадию Холотию 79 лет, хотя на самом деле он родился на несколько месяцев раньше даты, указанной в документе. Однако в любом случае он один из немногих детей военного лихолетья, кому удалось дожить до наших дней. Геннадий Анатольевич родился на Украине, в городе Сновске Черниговской области. Совсем малышом в теплушке доехал в эвакуацию в Иркутскую область, где жил с матерью и старшим братом в бараке на 20 семей в ожидании возвращения с войны отца. Бегал босиком, рос с постоянным чувством голода, ходил в тайгу за грибами и ягодами и добывал орехи, бесстрашно карабкаясь на верхушки исполинских кедров. Окончил десятилетку в Благовещенске, отслужил срочную на Дальнем Востоке, там же окончил мореходный институт. Работал сперва мастером механосборочного цеха судоремонтного завода, затем в партийных органах и в народном хозяйстве. А 25 лет назад вместе с супругой Натальей Петровной, которой по здоровью была нужна смена климата, перебрался в Белгородскую область, во благо которой – по мере сил и здоровья – считает нужным трудиться даже в столь преклонном возрасте. О репрессированном отце. «По окончании Киевского лесотехнического института моего отца в 1936 году отправили работать в Иркутскую область. А в 1937 году арестовали как врага народа и отправили во Владимирский централ, где он год сидел под следствием. Когда Ежова поменяли на Берию, к последнему обратились руководители предприятий, дескать, большое количество молодых специалистов сидят в тюрьме и некому организовывать производство. Поэтому в 1938-м отца выпустили, выдали справку о том, что он проверен на лояльность советской власти и что ОГПУ к нему претензий не имеет. Выдали годовой оклад, премию, путёвку на курорт… Претензии какие были к нему у властей? Он не любил вспоминать этот момент. Мне рассказал, когда я старше стал. Говорил, что спрашивали на следствии: «Какие языки знаете?» Он честно ответил: «Английский и французский». Следователи: «Так и запишем: английский и французский шпион».О первом воспоминании. «Первое, что помню, – как отец пришёл с войны. Было это уже под Новый год. Где‑то в 11 ночи кто‑то постучал в окно. Мать встала, спрашивает: «Кто там?» А он: «Валя, открой! Это я – Толя!» Она как закричит: «Дети, вставайте, ваш папка с фронта пришёл!» Когда я вспоминаю этот момент, у меня всегда слёзы на глазах наворачиваются. Я ж его не видел, не знал. Но тогда сказал: «Папка, я тебя сразу узнал!». О запахе войны. «Почему отец и другие фронтовики не любили рассказывать о войне? Вспоминая боевые моменты, они как бы замыкались в себе: это было трудно психологически – убивать. А если ты не убьёшь, тебя убьют, понимаете? И потом: никто не говорит, чем пахнет война. А она пахнет кровью и разложением. И эти запахи вызывают у человека отрицательные эмоции, поэтому неприятно вспоминать.…Барак, в котором мы жили, был на 20 семей. И только к нам одним отец с войны вернулся. Когда приходил почтальон, мы все сжимались, с опаской на него смотрели. Приносил кому‑то похоронку, уходил – а за ним такой крик стоял! Он до сих пор у меня в ушах звучит. И когда по радио объявили о Победе, женщины плакали и кричали – у многих ведь мужья и братья на войне погибли».. О постоянном голоде. «До моего детского сознания не доходило, что такое война. Но я на себе испытал её влияние – постоянный голод. Мы с мальчишками собирались стайками и ходили на реку – ловить пескарей. Разводили костерок и варили улов в железных консервных банках. А соли не было. Так мы выламывали лозину – а она горькая, хоть какой‑то вкус давала – и ели, да с таким удовольствием! А ещё рядом, в сосновом бору, был госпиталь для раненых солдат. А при госпитале была полевая кухня, и мы, дети, по звуку рельса приходили и становились рядом с солдатами на обед. И нам повар на полном серьёзе накладывал в котелок борща, в крышку от него – каши и компот в кружку наливал. Но я всё не съедал – домой относил, у меня же старший брат ещё был. Мне тогда года четыре было». О школе без света. «В первый класс я пошёл в 1949 году. Школа была большая, деревянная, барачного типа. И окна большие. Потому что света не было. Помню, на уроке чистописания сломалось у меня перо рондо. Два урока отсидел просто так, получил двойку. И что же сделал? Пошёл в контору к отцу – он был директором леспромхоза, и на месте его как раз не оказалось, – зашёл в его кабинет, взял его ручку, вытащил перо, а своё, сломанное, вставил (хохочет). Ну а что было делать – тогда же нового негде было взять. Так и не признался потом отцу в том, что украл у него перо».О босоногом детстве. «С мая по сентябрь мы ходили босиком. Обуви просто не было. Но к учебному году мать покупала тапочки: в школу без обуви не пускали. И прежде чем обуть эти тапочки, мать наши ноги отпаривала и смазывала сметаной. И это было такое щипучее мероприятие – я сидел и ревел, на ногах же цыпки были. В школу мы приходили в этих тапочках, но ноги были непривычны к обуви, поэтому в классе мы их снимали. Я тогда не задумывался о том, что по стерне мог ходить спокойно – настолько ступни были огрубевшими. А потом, уже будучи взрослым, решил повторить – и не смог: сильно кололось».. О тайге-кормилице. «Уходили мы, дети, в тайгу на весь день. Брали с собой две луковицы, пол-литра молока и кусок хлеба, иногда чесночину. Грибы собирали. Особенно я любил грузди – мы их всегда на зиму целую бочку солили. И ягоды собирали: голубицу, жимолость. Последнюю ещё волчьей ягодой называли. Вкусная такая. И вот ешь её вначале, пока язык не лопнет, а потом уже начинаешь в туесок собирать. Наберёшь полный и идёшь домой. Мама из ягод варенье варила, а отец из голубицы вино делал. Он же родом с Украины, знал как. Однажды набрели мы на поляну посередине болота. Там раньше росли деревья, но потом их срубили и остались одни пни. А ягоды много. Мы ткнулись туда – а там змеи кишат. Забрались на пеньки и стоим, ждём, пока старшие ребята придут и унесут нас, чтобы змеи не покусали.Ещё ходили собирать шишки – кедровник. Взрослый мужчина не мог залезть на кедр – очень высоко. А мы, пацаны, брали проволоку, делали две петли, в них вставляли ноги и так забирались на самую верхушку. И там начинали трясти ветки, чтобы все зрелые шишки упали. И мы их собирали. И жвачку сами делали из смолы. Собирали живицу, мать её отваривала в молоке – и жевали. Правда, её долго не пожуёшь. Ну выплёвывали и брали новую».. О снах из прошлого. «Сейчас часто снятся сны, как будто я куда‑то хочу пойти, а меня не пускают. Иногда снятся друзья-ребята. Хотя я и фамилий их не помню. Недавно выступал перед студентами техникума, а перед выступлением была кинохроника. И я говорю: «Вот, смотрите, эти дети, если бы остались живы, были бы примерно моего возраста. Но многим из них судьба не дала такой возможности – вырасти, повзрослеть…» О фронтовиках. «В Белгородской области участников войны осталось около 100 человек, а детей войны по Белгороду – 22 тысячи, а по области – 90 тысяч. Мы ведь последние люди, у которых есть связь с фронтовиками. Когда служил в армии, меня окружали участники Великой Отечественной войны. Отец мой уже умер, а они мне помогали советом. Рассказывали, как жить. Вот пошёл я как‑то внукам книгу покупать по истории. А там написано: была война с фашистской Германией, в которой принимали участие Америка, Франция, Англия и в том числе СССР. В том числе, понимаете?! На одной странице – всё о войне. А ведь когда мы учились, нам рассказывали про 10 сталинских ударов, и каждый мы проходили отдельно, к нам приходили рассказывать об этом ветераны войны. А теперь кто детям об этом расскажет, как не мы?»Об общественной работе. «Ко мне люди приходят с разными вопросами. Очень много людей. Обратилась, например, одна женщина – ветеран труда и дитя войны: перестали платить пособие как ребёнку войны. Пошла она к нашим чиновникам, а те ей говорят: «Не положено вам, у вас пенсия большая». Я её попросил написать заявление – и выплатили ей за весь период всё, что было положено. Мне для этого пришлось поднять белгородский закон о детях войны – на основании его мы и добились справедливости. Пришла снова – такая довольная. Говорит: «Геннадий Анатольевич, я и не думала, что всё получится».. Ещё многие обращаются по вопросам жилищно-коммунального хозяйства. Вот в квитанции стали сейчас появляться дополнительные строчки, и, когда мы начинаем разбираться, оказывается, что это ресурсоснабжающие организации, чтобы поднять своё благополучие, берут через региональный расчётно-кассовый центр вписывают в квитанцию строчку, а люди не задумываясь идут и платят. Хотя это законом наказуемо, но люди не знают, как обратиться, – легче оплатить эти 45 рублей и забыть. Это с одной квартиры. А если со всего города? Это ж миллионы». О жизненном принципе. «Нашему правительству надо обратить внимание на воспитание детей. Я вижу их на встречах, общаюсь – современные дети совершенно не готовы к жизни. Раньше в школе детей учили и воспитывали – и они были готовы к разным жизненным ситуациям. А сейчас не учат – оказывают образовательную услугу. Вот в чём разница.Мне часто задают вопрос: зачем ты своё личное время тратишь на встречи с молодёжью? Что ты с этого имеешь? Я говорю: удовлетворение имею! Мой жизненный принцип таков: необходимо исходить из того, не где тебе будет благополучнее и комфортнее, а где ты можешь сделать больше для благополучия людей».. Записала Тамара Акиньшина