Мы жили от Москвы в 700 км

08.10.2019 15:52

«Красное Знамя» Абанская районная газета Красноярского края

Елена Романовна Нестерова. п. Абан.

Я не родилась в Абанском районе. Мы приехали в Сибирь по переселению из Чувашской АССР Ибресенского района, деревни Андреевка.
В 1960 году, в конце октября, к нам в Ибресенский район приехал агитировать народ из колхоза «Верный путь» Лимонов Иван Константинович.
Об этом сообщали по радио – кто желает ехать в Сибирь по переселению, нужно прийти на встречу в Ибресинский Дом знаний. Собрались много желающих, в том числе мой отец. До райцентра 7 километров, из деревни пошли пешком. Лимонов им всё рассказал про колхоз, люди радостно слушали: сколько машин, сколько тракторов, много озер, какие рыбы ведутся. Рассказал, сколько скота, сколько земли – очень много гектаров. Отец пришел и всё это маме передал, мама слушала очень довольная. «Только ехать – говорила мама, хватит мучаться. Вылезем с горя». Переезд был спасением для людей, измученных голодным послевоенным временем.

Мы жили от Москвы в 700 км. Я родилась в 1939 г.р. Отец ушел на войну в 1941 году, а в 1942 году мама родила братика. Мама работала в колхозе, мы держали корову, овец и курей. Но достатка не было: за корову государству сдавали молоко, за овец – шерсть, за курей – яйца, а из колхоза ни в чем помощи не было, даже солому не давали. Как жить, чем питаться? Про хлеб и забыли, ели траву-лебеду, крапиву – вот была наша основная еда.
Я подросла, мне уже 4 года, братишке год. Мама уходила на работу до позднего вечера, я оставалась за няню. Летом мама работала в поле, вручную серпом жала пшеницу, ставила снопы – всегда была в передовиках. Зимой на запряженном быке возила брёвна в г. Канаш – от нас 40 км. Рано утром она уходила, поздно возвращалась.
Братик Женя был послушный, не плакал по пустякам. Утром я просыпалась и кормила брата. Мама с краю печки оставляла нам кашу, сваренную из крахмала, да ковшик с кипяченым молоком. Плиты не было, всё было приготовлено в русской печи. Женя просыпался, я его сажала за стол кормить, на скамейку стелила одеяло, чтоб ему тепло было.
Дом был большой и пустой, три окна выходили в улицу, окна были одинарные, подоконники широкие, не крашеные. В углу стояли две скамейки и стол, висели иконы. Мама всегда молилась перед ними, чтобы отец пришел домой с войны живым, и мы стояли с мамой рядом и кружили, кружили ручкой личико. Как мама, мы тоже просили Бога, чтобы отец пришёл живой.
Я любила есть сырую картошку, просила у мамы очистить мне картошку: «Пойду папу позову картошку есть». Выходила в коридор, становилась на перила повыше, чтобы отца позвать и картошку показать, и кричала: «Папа, приходи скорей домой, мама тебе тоже картошку почистит самую большую!» Когда возвращалась в избу, мама спрашивала, что сказал отец. Я отвечала: «Папа сказал: скоро, доченька, приду. Ждите». Постоянно я выходила и звала так папу.
Война ещё шла, из Москвы девок по деревням отправляли – в тыл. У нас тоже жила девка большая, учила меня говорить по-русски. Потом она уехала. Мама говорит: как же я теперь буду с тобой разговаривать? Мама не умела говорить по-русски, у нас был только свой национальный язык – чувашский. Дня три я с мамой говорила на русском языке, а потом и забыла.
В войну были большие морозы, за 40 градусов. У нас был большой сад, который смёрз. Мама была рада, потому что не было дров, и она рубила пропавшие яблони и вишни на дрова. Мама всё ещё возила брёвна на быке до Канаша. «Как же ты такие морозы терпела?» - спрашивала я её потом. Она говорила, что у нас был тулуп из овечьей шкуры. А эти брёвна отправлялись на войну, из них что-то строили, значит, они пригодились.
Уже весна, а мы на улице ни разу не были, только весной мама выводила в коридор погулять. Огороды у всех были большие, мы их сами пахали, тягали плуг на себе. За огородом речка была, берега были высокие, летом там купали детей, стирали, я всё это умела с малых лет.
Много садили картошки, капусты, моркови со свёклой, чтобы зимой еда была. Садили коноплю и лён – на сукно. Осенью их выдирали, сушили, возле каждого дома стояли мялки, стебли мяли, чтобы шелуха с них слетала, потом чесали, а затем уже и пряли, делали нитки, из которых делали товар – тьюки, из которого можно было что-то пошить. У каждого дома стояли станки ткальные. По весне до пасхи из дома вытаскивали станки, без работы не сидели. Ещё пряли шерсть, детям вязали носки, рукавицы. Электричества не было, в углу горели коптилки из лучинок, вот так и мучились.
Мне уже 6 лет исполнилось, осенью в конце ноября пришёл с войны папа – правая рука была раненая, чуть висела на плече, кулак был постоянно сжат, мама расправляла пальцы, но они не слушались, на плече торчали голые кости. Мы плакали, что папе больно.
Из госпиталя он привёз лекарства, потом мама делала отвар из целебных трав, лечила папу. Он долго мучился, но потом вылечился.
Мамины знакомые тётки, у которых мужья не вернулись с фронта, ходили к нам в гости, и папа им рассказывал про войну, они плакали.
Была у нас гармонь, папа ещё до войны играл, и вот как рука у него зажила, снова стал играть. Мы с братишкой так радостно прыгали и плясали, были очень рады, что папа с нами. И мама очень рада была. У маминых подруг мужья не вернулись, мама говорила, что они не молились.
Конечно, нас родители никогда не ругали, мы всегда слушались их, делали, что наказывали делать.
Отец часто плакал, вспоминая своих родителей. Ему было 12 лет, когда отца с матерью и старшим братом отправили в Сибирь, на каторгу. Его не сослали, оставили у тётки, та его и вырастила. Так он больше не увидел своих отца с матерью, они не вернулись. И ни одного письма от них не было, он очень переживал, что с ними стало.
Папиного отца сослали как кулака. Семья имела 4 коровы, 5 лошадей, водяную мельницу, пчёл – вот и кулак.
Брат был старше отца на 4 года, в 16 лет его тоже забрали вместе с родителями. О их судьбе он тоже ничего не знает. Родителей высадили ночью, в 40-градусный мороз, на какой-то сибирской станции (может, Новосибирск или Томск?), молодых же повезли дальше, до Красноярска. Это было в январе 1927 года.
Весной отцов брат попал в Норильск. Долго о себе не сообщал – нельзя было, летом 1953 года он приехал к нам в гости, привёз нам много всяких гостинцев, а папе – гармошку.
Он рассказавал о своей жизни. О том, что и он не знает о судьбе родителей, где они погибли, где похоронены. Отец всё думал про них. Папа умер в 1983 году, мама в 1976-м. Дядя Мефодий (отцов брат) в Норильске прожил до 80 лет, потом выехал в Калинин(?) и там прожил до 85 лет.
Я закончила школу в 1953 году, мне было 14 лет. С мамой я делилась своими думами и мечтами: пока пойду дояркой в колхозе работать, а потом пойду учиться, где калачи пекут. Детство-то было голодное, хотелось поесть настоящего хлеба.
Мамин брат работал председателем колхоза. Он пришёл к нам и спрашивает у мамы, умеет ли Лена корову доить? Мама сказала, конечно, умеет и очень быстро. Дядя взял меня на ферму работать дояркой, а я и рада была. Вот привёл меня на ферму, дали мне 15 коров и быка, все грязные были, неухоженные. Когда я пришла домой с дойки, мама учила меня, что надо работать хорошо и быстро: будь всегда шустрой, и чтобы коровы были чистые, тогда и хвалить тебя будут.
Коровы всегда были у меня чистые, я заботилась о них, а они меня слушались, понимали. Вот я так старалась, работа спорилась, мыла ноги коровам от навозной жижи, а быку мыла даже голову, чтобы был красивым, кудрявым. Как приедут из района, увидят моих коров, которые сияют от чистоты, удивляются. За свою работу я много похвальных листов получала и подарков. Были они небольшими, но памятными и приятными: чулки капроновые, платочек на голову или заколку с цветком.
Проработала у себя на родине 8 лет, до 1961 года, пока не поехали в Сибирь, там я ещё 8 лет на ферме трудилась. Стаж дояркой у меня 16 лет. Да 25 лет кондитером. Моя мечта сначала дояркой поработать, а потом калачи печь сбылась. Как я задумала, так и вышло.

Живу сейчас одна, мой хозяин давно ушёл из жизни, у меня трое детей, 3 внуков и 3 внучки, 3 правнуков.
Пока всё сама делаю: сажу огород, убираю дом, а доживу до 6 октября – мне 80 лет будет.
Елена Романовна Нестерова. п. Абан.