Карамзин — спасение Отечества. Чему преградила путь его «История»
На хлеб историческую науку не намажешь и в топливный бак не зальёшь. Однако история даёт нечто другое, без чего и хлеб, и машины станут попросту не нужны. Она даёт почву для самоуважения, без которого всё может рухнуть в одночасье.
205 лет назад, 13 февраля 1818 года, в продажу поступила самая важная русская книга XIX столетия. Книга, без которой был бы невозможен тот взлёт, который мы называем «Золотым веком отечественной культуры». Книга, без которой Россия серьёзно рисковала вечно плестись в хвосте условного «Клуба Великих держав», будучи на положении пусть и сильного, но бедного умом, а потому презираемого родственника.
У края пропасти
Однако в первые дни продажи о таких последствиях мало кто думал. В прессе появлялись обычные рекламные сообщения о продаже, составленные по стандарту тех лет: «История Государства Российского, сочинённая Н. Карамзиным, в осьми томах, продаётся в Захарьевской улице близ Литейного двора, в доме Баженовой».
«Оказывается, у меня есть Отечество!» Эта фраза, произнесённая знаменитым авантюристом Фёдором Толстым-Американцем по окончании чтения «Истории» Карамзина, давно стала общим местом. Её повторяют на все лады, мало задумываясь об истинном смысле. И о той пропасти, у края которой русское образованное общество стояло к тому моменту уже около ста лет.
«Существовала страна, не возбуждавшая ни интереса, ни ревности, ни беспокойства, любопытная только немногочисленным путешественникам. Но всё изменилось, и Россия, оставшись варварской, с гением Петра I устремилась вперёд», — так писала в начале XIX столетия английская пресса. Что самое ужасное, это унизительное мнение английской прессы целиком и полностью разделялось тогдашней русской элитой.
Впрочем, была ли она русской? Разве что по языковой принадлежности, да и с этим большой вопрос — в ходу среди высшего эшелона был всё-таки французский язык. Но и те, что говорили по-русски, жили в странном мире, понятия о котором были навязаны извне. Кто, например, был нравственным ориентиром? На чьих примерах воспитывались дети русских дворян?
Получалось, что на примерах заёмных, а не своих. Вспомните героя повести Сергея Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Маленький мальчик увлечён историей. О ком же он читает, кто его герои? Может быть, дружинники Александра Невского или Дмитрия Донского? Нет. «Греческая фаланга, дорийские пляски, битвы с варварами, всё это сжилось со мною. Я доказывал Евсеичу, что на войне я не испугаюсь, с греками я бы на всех варваров пошёл... » С греками бы пошёл, очень хорошо. А со своими?
А в том-то весь и фокус, что никаких «своих» как бы и не было. Во всяком случае, до Петра Великого. О его победах ещё худо-бедно помнили, хотя бы по той причине, что ему поставила памятник Екатерина II. А вот о том, что было до него — какие-то смутные обрывочные сведения.
«Буду читать его по ночам»
Но, как известно, природа не терпит пустоты. И те места, о которых люди не знают правды, неминуемо заполняются домыслами. В случае простого народа это были хотя бы свои домыслы, основанные на песнях, сказаниях и легендах. В случае дворянства домыслы были чужие, забугорные. И тут удивительно не то, что некоторые из образованного класса оказались заражены вирусом смердяковщины. Удивительно, что не все.
Явлением, предотвратившим национальную катастрофу, стала «История» Карамзина. У русских спала с глаз пелена. Ещё вчера многие были почти уверены, что Россия — совсем юное государство, которое заявило о себе только при Петре I. Ещё совсем недавно Екатерина II, задав своему внуку, будущему императору Александру I вопрос, какой эпизод из истории нравится ему больше всего, получила ответ: «Поступок французского короля Генриха IV, когда он посылает хлеб осаждённому им Парижу».
Но теперь, после прочтения «Истории государства Российского», становилось понятно, что есть примеры покруче. В самом деле — велика ли доблесть проявлять благородство духа, делясь излишками? Вот для сравнения решение простого русского мещанина Козьмы Минина: «Моё имение, всё, что есть, без остатка, отдаю я в пользу и сверх того заложа дом мой, жену и детей, готов все отдать в пользу и услугу Отечеству, и готов лучше со всею моей семьёю в крайней бедности умереть, нежели видеть Отечество в поругании... »
Жадность, с которой русская читающая публика набросилась на «Историю» Карамзина, показала, что ещё не всё безнадёжно. Что отечественная история даже дворянам, образованным по западным лекалам, всё-таки интереснее и ближе.
Надо ли говорить, как «Историю» Карамзина приняли те, кто получил иное образование? Вот что писал сын бедного священника, Иринарх Введенский, ставший впоследствии писателем и переводчиком, а во время силы и славы Карамзина учившийся в бурсе: «Тятенька, не посылай мне лепёшек, а пришли ещё Карамзина; я буду читать его по ночам и буду хорошо учиться... »
Почва для самоуважения
Проняло даже заграницу. Одновременно с выходом «Истории» Карамзина на русском языке посыпались предложения перевода на немецкий, французский и польский. Несколько месяцев спустя — на греческий, итальянский и английский. Парой лет позже — даже на китайский язык. Такого успеха за рубежом до Карамзина не знало ни одно русское произведение. Всем, кроме совсем уж отпетых русофобов, было чётко и аргументированно доказано, что Россия — не случайный «пришелец из ниоткуда», а страна с богатой историей. Страна, не только достойная своих европейских соседей, но кое в чём их даже превосходящая.
Иногда приходится слышать, что история, будучи гуманитарной сферой знания, стоит в некоей негласной табели о рангах существенно ниже «наук практических». Отчасти с этим можно согласиться — на хлеб историческое знание не намажешь и в топливный бак не зальёшь. Зато история даёт нечто другое, без чего и хлеб, и машины станут попросту не нужны. Она даёт почву для самоуважения. И это главнее всего прочего. Потому что если ты не ценишь и не уважаешь себя, глупо добиваться уважения от окружающих.
Современники Карамзина это поняли и оценили. Его творение вошло в тройку «лучших и полезнейших книг» первой четверти XIX в. наряду с «Опытом теории налогов» Николая Тургенева и «Опытом теории партизанского действия» Дениса Давыдова. История встала вровень с экономикой и военным делом.