Режиссер Сергей Осипьян: «Сейчас никто не смог бы снять „Иронию судьбы“»

Режиссер Сергей Осипьян рассказал «АиФ» о своем фильме «Портрет незнакомца», о двоякости актерской природы, об иронии 1970-х и о том, почему продюсеры отказались бы от новой «Иронии судьбы» на стадии заявки.

1 января 2022 года в российский прокат выйдет фильм Сергея Осипьяна «Портрет незнакомца» — история о выдуманном СССР конца 1970-х с диссидентами, непризнанными актерами и недовольной творческой интеллигенцией. Главный герой картины — актер Олег (Юрий Буторин), который на радио озвучивает пьесу о героическом советском разведчике, который много лет живет в США. У него хороший и узнаваемый голос, но вот ролей в обычном кино ему не достается, в лицо прохожие не узнают. Однажды Олег случайно знакомится с писателем Николаевым (Кирилл Пирогов). Тот написал популярную книгу о войне и никак не может начать работать над следующей. Обстоятельства складываются так, что они вынуждены сотрудничать: это дает Олегу шанс вырваться из порочного круга, а Николаеву — придумать новый сюжет, который может воплотить в жизнь актер.

Премьера «Портрета незнакомца» состоялась в основном конкурсе фестиваля «Кинотавр-2021»; картина, правда, осталась без призов. Сюжет ленты вдохновлен прозой советского писателя и востоковеда Бориса Вахтина, а в создании ленты принимали участие актеры театра «Мастерская Петра Фоменко. АиФ.ru поговорил с Сергеем Осипьяном о положительных и отрицательных героях, об иронии в прозе и кино 1970-х и о том, почему сейчас невозможно снять «Иронию судьбы».

Игорь Карев, АиФ.ru: Ваш фильм представляют как трагикомедию. А какое у вас определение жанра этой картины?

Сергей Осипьян: Знаете, жанр в наше время трудно определить, потому что сама работа с жанром является творческим методом. Наверное, трагикомедия — это самое максимально широкое определение, которое ни к чему не обязывает. Это и трагедия, и комедия одновременно, а также всё, что располагается между ними: мелодрама, триллер или даже фильм ужасов, да. Поэтому я, честно говоря, не возражаю против этого определения — разве что, может быть, поменял бы местами комедию и трагедию, потому что движение нарратива в нашей истории идет так, что масса комедийных эпизодов сплетаются в довольно трагедийную историю.

— Олег — вообще положительный герой или отрицательный?

— Знаете, это для меня вопрос, на который я не могу дать однозначного ответа. Я, конечно, пытался понять, положительный он или отрицательный, и не пришел ни к какому конкретному выводу, потому что он работает актером. Мне кажется, в этой двоякости и заключается сущность актерской природы: он может сыграть ту роль, которую ему предложили. Если обстоятельства предлагают ему положительную роль, то он и сам будет положительным, а если отрицательную, то отрицательным. К тому же Олег — актер в квадрате, речевой актер, актер на радио. Он лишь бархатный голос из радиоприемника, который каждый наделяет своими чертами, и не только характером, но и лицом. Это максимально ускользающая персона.

— Получается, он ждет, что ему предложат сыграть, но сам не может создать нужных обстоятельств?

— В этом и разница между двумя главными героями. Актер — не может, а писатель является полным его антиподом. Он всегда создает или провоцирует эти обстоятельства, исторгает их из себя. Писатель живет в совершенно другом мире, внутри себя, ему плевать, что происходит снаружи, а актер целиком ориентирован на внешний успех, на внешнее признание. И, признаюсь, мне было интересно столкнуть двух столь разных людей: суперпустого и суперполного.

— Напоминает утрированный миф про Фауста и Мефистофеля...

— Да, это действительно похоже. И наш писатель, и, конечно же, Мефистофель, супернаполненные, но в то же время ужасно безжалостны. У них мало эмпатии, они какие-то грандиозные эгоисты. А вот актер, который и экстраверт, и игрушка обстоятельств, — невероятно обаятельный и симпатичный человек. С ним легко, весело, приятно общаться, он классный и добрый. А вот сказать такое про писателя я не могу. Он очень интересный человек, но добрый ли он? Нет, наверное, нет.

— Вы упоминаете, что сняли фильм по мотивам прозы писателя Бориса Вахтина. Почему так расплывчато?

— Потому что мы не взяли из его произведений какую-то конкретную сюжетную линию. Тут скорее подойдет английский термин «inspired», «вдохновлено» Вахтиным. Мы взяли у него многие характеры, диалоги, ситуации, даже имена героев позаимствовали. Но добавили и много документальных историй. И могу сказать, что практически всё, что мы показали, происходило в реальной жизни. Мы хотели показать историю поколений, и у многих персонажей есть прототипы. Например, итальянский режиссер с русской женой — это, разумеется, Тонино Гуэрра и его прекрасная жена Лора. А есть и собирательный образ режиссеров 1970-х: Никиты Михалкова, Владимира Бортко, Николая Бурляева и так далее.

— Все, кто был на слуху в то время...

— Да-да. Все популярные герои, про которых много смешного — и не только смешного — известно. Наверное, у нас был ещё один источник вдохновения. Василий Аксенов, причем не конкретное его произведение, а общий взгляд на происходящее: веселый, задорный, когда за придуманным прототипом, которых он называл придуманными странными именами, можно легко было угадать реального человека.

— Любопытно, что недавний сериал по роману Аксенова «Таинственная страсть» получился достаточно серьезным и, наверное, даже грустным... То есть этот прием работает только на бумаге?

— Вы знаете, это не вопрос, а, наверное, утверждение, под которым я подпишусь. Но мне кажется, что это особенность прозы именно конкретной литературной эпохи, 1970-х годов. Например, экранизации Довлатова тоже невероятно печальные, исполненные какого-то трагизма, хотя сам он был остроумнейший человек со сплошным сарказмом.

— Может быть, это наложил отпечаток Солженицын, в работах которого была как раз звериная серьезность?

— Нет, Солженицын — это представитель более раннего времени, не 1970-х. Солженицын — фронтовик, как, кстати, и наш герой-писатель. Это военное поколение, которое очень отличалось от всех последующих, потому что в них была такая грандиозная и травма, и закалка, их трудно было чем-то напугать после того, что они увидели за годы войны. Это такой жизненный опыт, который уже ни с чем не сравнить, видимо, никогда. А поколение 1970-х — послевоенное, и люди этого поколения были сосредоточены на себе. Те же Довлатов и Аксенов всё проводят через себя: «я пришел», «она мне сказала», «тут я подумал». И для кино это очень сложный материал, в кино нельзя только один характер сделать, а остальных превратить в отражения на периферии сознания.

— Но именно в 1970-х был снят чуть ли не весь «золотой фонд» советского кинематографа — вот этими людьми, которые вроде бы сосредоточены на себе. «Ирония судьбы», «Служебный роман» — у Брагинского и Рязанова получилось сохранить иронию на экране.

— Понимаете, у драматургии, слава богу, другой инструментарий: драматурги вынуждены писать диалоги и работать с более сложным драматургическим материалом. Поэтому им удалось передать дух времени. Но я уверен, что сейчас никто не смог бы снять «Иронию судьбы»: продюсеры отказали бы ещё на этапе заявки истории о человеке, который напился в бане и оказался в Петербурге.

— Но ведь был снят сиквел-ремейк «Иронии...», и его неплохо приняли...

— Сиквелы — да. Но они появляются на уже освоенной почве, а не в виде оригинального сценария.

— На ваш взгляд, почему интерес к 1970-м и в целом к советскому времени не пропадает? Снимаются сериалы и фильмы, документальные и художественные, берутся сюжеты оттуда.

— Мне кажется, это потому, что это невероятно герметичная, очень замкнутая и классная конструкция, с которой уже легко работать: все уже выбрали свои позиции и выработали своё отношение. Кроме того, в это время был очень интересный и узнаваемый стиль с визуальной точки зрения.