Как революция стала неизбежной? «Кровавое воскресенье» — точка невозврата
В 1905 году компромисс между рабочими, капиталом и властью был возможен. Русский народ вполне созрел для конструктивного цивилизованного диалога и даже начал его. Но получил в ответ нагайки и пули.
115 лет назад, 22 января 1905 г., сбылось желание ста тридцати человек, которые целиком и полностью разделяли следующее заявление: «Мы умрём здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу... Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим её!»
Этими словами, которым суждено было трагически сбыться, заканчивалась петиция питерских рабочих. В тот воскресный день — 9 января по старому стилю — они собирались передать свои просьбы единственному, как многие из них полагали, народному заступнику. Императору Николаю II.
При таких декорациях — сто тридцать трупов и почти триста раненых — закончился и тот день, который в историографии принято называть не иначе как «Кровавое воскресенье». И так началась Первая русская революция 1905-1907 гг.
Вполне возможно, что она (а значит, и последующие события) просто могла не случиться. Именно в тот день, в те часы решалось, по какому пути преобразований пойдёт Россия. По взрывному, революционному, с большой кровью, ломками и миллионными жертвами? Или по пути медленному и сложному, по пути компромисса, который, как известно, есть система взаимных уступок?
В том, что преобразования назрели и прорвутся в той или иной форме, сомневаться как-то даже неприлично. Есть исторический закон, согласно которому индустриализация неминуемо приводит к тому, что значительная часть народа задумывается о своих правах и начинает желать, чтобы голос этой самой части власть и администрация как-то учитывали. Грубо говоря, хочет иметь долю — пусть и небольшую — в реальной власти и в реальном управлении, хотя бы на местах.
Это всё когда-то прошла Великобритания, вступившая на путь индустриализации первой. Если кому интересно, можно забить в поисковике слово «чартизм» и ознакомиться с тем, как именно британские рабочие вели борьбу за свои права и чем в итоге сердце успокоилось. Схематично это выглядит так. 1830-е гг. Дикий капитализм. Индустриализация. Рабочий день ненормированный, зарплату платят кое-как, нет никаких социальных гарантий... Рабочих вообще считают за скот и обращаются с ними соответственно. Те пишут петиции, то есть хартии, обращаются с ними в парламент, чего-то добиваются, чего-то — нет, но не сдаются и продолжают борьбу за свои права. Имеют место столкновения с полицией, жертвы несут обе стороны, но мало-помалу рабочие всё-таки добиваются своего, пусть и не в полном объёме. Словом, процесс идёт, крепнут независимые профсоюзы, и вот уже в 1924 г. лейбористы формируют правительство Британии.
Самое любопытное, что участники шествия, которое окончилось бойней, направились ровно по тому же самому пути. Начали не с вооружённых восстаний и бунтов, а именно что с хартии, которую придумывали долго и ответственно. То есть налицо вполне цивилизованный подход. Единственное, в чём отличались русские «чартисты» от своих английских собратьев, — это адресат.
Священник Георгий Гапон, организатор и координатор того самого шествия, а также один из авторов хартии, настаивал на своём крепко: «Народу мешают чиновники, а с царём народ сговорится. Только надо не силой своего добиваться, а просьбой, по-старинному».
Обратите внимание. На адресата возлагают надежды. Он ещё никакой не «Николай Кровавый». Он ещё священная фигура, в которую верят. Он Хозяин. Именно так, с большой буквы. В конце концов, сравнительно недавно, во время Всероссийской переписи 1897 г., царь так и написал о себе в графе «Род занятий»: «Хозяин Земли русской». К нему и обращаются именно что «по-старинному», как к первым царям из династии Романовых, недаром «Петицию рабочих и жителей Санкт-Петербурга 9 января 1905 года» называют «последней русской челобитной».
Это был момент истины. Народ чётко и недвусмысленно изложил свою позицию: «Мы — с царём. Мы — за царя». Теперь слово оставалось за государем. Что он скажет? Как отреагирует на просьбы своего народа?
Иным, в том числе Гапону, казалось, что можно ожидать реакции как минимум спокойной. Нет, на доброжелательное отношение не надеялись даже самые отпетые идеалисты. О каком доброжелательном отношении может идти речь, если народ требует доли в управлении? «Необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощь, прими её, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей».
Но кроме этого требования, которое царь назвал «дерзким», были и другие, политики не касающиеся. Например, вот это: «Уменьшить число рабочих часов до 8 в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы; лечить нас внимательно и без оскорблений; устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега».
Чрезмерными их назвать нельзя. И здесь была реальная почва для переговоров. В политике, предположим, ни шагу назад, а вот о вашем бедственном положении наше Величество подумает и слишком наглым владельцам предприятий даст свой государев укорот.
Некоторые предпосылки к этому были. Всего лишь полутора годами ранее Николай II встречался с народом на торжествах по случаю канонизации Серафима Саровского. Тогда в Саров съехалось более 150 тысяч паломников. Николай был этим весьма впечатлён. Особенно тем, как эти люди его прославляли, ведь именно он «продавил» канонизацию «народного святого». Начальник канцелярии Министерства Императорского двора Александр Мосолов писал по этому поводу: «Царь был убеждён, что народ его искренне любит. Именно после Сарова все чаще в разговорах слышалось из уст Государя слово "царь" и непосредственно за ним — "народ"».
Теперь, в январе 1905 г., настала пора проверить, насколько понятия «царь» и «народ» нераздельны. Насколько царь может поверить в народ. В народ, который вполне созрел и готов к конструктивному цивилизованному диалогу.
«Кровавое воскресенье» показало, что именно царь и не был готов. То, что он сделал, можно проиллюстрировать словами Михаила Салтыкова-Щедрина: «Впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев».