Как предотвратить массовые убийства в школах: опыт Оренбурга

«Он хотел выплеснуть свою агрессию»

— Анна, на странице во «ВКонтакте» вы написали, что несколько лет назад вам удалось выявить подростка, который хотел устроить массовое убийство в своей школе. Как вам это удалось?

— Это было три года назад. У нас [в фонде «Сохраняя жизнь»] есть наработки, по которым мы выявляем в школах детей, имеющих психологическую травму. Мы учим классных руководителей проводить опросы среди учеников. Они рассказывают, что их волнует, какая ситуация у них в семье, какая поддержка им необходима. Потом мы анализируем результаты тестирования и составляем дорожную карту «Психологическая поддержка школьника». В этой карте мы расписываем, какую поддержку нужно оказать тому или иному школьнику. Детей, которые показывают тревожные результаты, подростков с девиантным поведением мы берем на сопровождение в наш фонд. С ними занимаются психологи, которые умеют работать с травмой. Тот мальчик попал к нам, стал работать со специалистами и рассказал, что хочет устроить подобное в своей школе.

— Чем он обосновал такое желание?

— Там была сложная история. Его мать совершала над ним насилие, пыталась несколько раз убить. После этого он попал под опеку. Несмотря на то, что страшное воздействие родной матери закончилось, ребенок все равно не получал поддержки и помощи. В школе его травили за то, что он не из обычной семьи.

В итоге у него развилась агрессия на весь мир — его никто не спас, не помог. Свою агрессию он хотел выплеснуть в таком виде. К тому же у него начиналось психологическое заболевание.

— Что вы сделали, когда узнали о желании ребенка совершить убийство?

— Мы сразу передали эту информацию в управление образования Оренбурга и отдел опеки и попечительства. Управление образования подключило министерство здравоохранения Оренбургской области. Они предоставили [ребенку] психиатра. Дело в том, что мы изначально оказывали психологическую помощь, но в дальнейшей работе мы были бессильны. Подростку была необходима психиатрическая помощь с медикаментозным лечением. Представители опеки и управления образования больше работали с опекуном. Когда мы ему рассказали о том, что происходит с их ребенком, он не поверил. Было отторжение. Проводилась работа со взрослым, чтобы убедить его обратиться в медицинское учреждение. 

— То есть чиновники сразу отреагировали на проблему и не стали ее игнорировать?

— С нашим управлением образования мы долго выстраивали взаимоотношения. Но сейчас они нас знают как экспертов в своей области, поэтому они сразу отработали эту тему серьезно.

— Как сейчас себя чувствует этот молодой человек?

— Медицинская тайна. Его опекун не разглашает эту информацию, и мы, честно говоря, не лезем. Но школа знает, что есть такой ребенок, и, думаю, контролирует ситуацию.  

«Они до последнего надеются, что кто-то придет и спросит, зачем они это делают»

— С молодым человеком начали работать специалисты. А как вы решали проблему в школе? Ведь травля, как я понимаю, исходила от одноклассников?

— К сожалению, я уже не помню, как конкретно мы отработали в том случае. Но каждый раз мы смотрим на ситуацию и изучаем вопрос, какие ресурсы мы можем привлечь. Если есть школьный психолог, то он может проводить тренинги. Если в школе работает социальный педагог, то привлекаем его. В некоторых школах нет ни психолога, ни соцпедагога, тогда мы подключаем свой ресурс, и наш специалист проводит работу с классом и иногда с родителями. До пандемии мы участвовали в родительских собраниях, нас часто приглашали. Понимаете, мы выявляем не только травлю и работаем с коллективами, где, допустим, произошли самоубийства, но и выявляем общий страх у класса.

— Например?

— Один из ярких случаев произошел в пятом классе. Там все дети в классе боялись войны с Америкой. Удивительно! Мы стали беседовать с классным руководителем и поняли, что родители активно обсуждают эту тему, в том числе и в чатах.

Дети слушают взрослых и впитывают страхи. При этом родители не проговорили эту тему с детьми. Если вы говорите о политике дома, все равно обсуждайте с ребенком и смотрите, чтобы это не вылилось в стресс или невроз.

Вторая история заключалась в том, что все дети в классе боялись умереть. Класс пятый-шестой. Это не норма. Нормально, когда дети в этом возрасте боятся пауков или темноты. Мы тоже стали общаться с классным руководителем и выяснили, что недавно в классе появилась девочка-инвалид. Ребенок внешне отличался от других детей. Ученики почему-то решили, что от девочки можно заразиться и умереть. Они ее боялись. И вскоре стали бояться смерти. Никто детям не объяснил, какое у нее заболевание, почему это происходит, что это не опасно для других. После того, как мы это выяснили причину проблемы, классный руководитель провела работу, мы помогли с материалами, которые поясняют, как корректно рассказывать о таких вещах детям. Вскоре ситуация нормализовалась.

— Получается, что сам классный руководитель при желании может помочь ученикам побороть страхи и тревожность?

— Во-первых, такая групповая работа сильно сплачивает класс. Во-вторых, в тех классах, где учителя работают по нашим технологиям, дети сами приходят к нему за поддержкой. Учитель понимает, что происходит с каждым ребенком, какие у него мысли. Вот это и есть защитный механизм, который предупреждает весь класс и школу от подобных ситуаций [которые произошли в Керчи и Казани].

— Почему случаи массовых убийств в школах участились в России?

— Потому что детям не оказывают психологическую помощь. Растет количество подростков, которым необходима работа с психиатром. Родители не знают, что происходит у ребенка, они загружены работой и выживанием. То, что я рассказала ранее про работу в школах, это исключение, нежели правило. В большинстве учреждений просто оказывают образовательную услугу. Воспитательные моменты проводятся для галочки и неинтересны современным детям. Они чувствуют фальшь и показуху и уходят в соцсети. Там своя культура, которая далека от того, что было в детстве тех, кто сейчас принимает решение. На такое [убийство] никогда не решится ребенок, который живет в любви в нормальной семье и без психологических травм.

Количество насилия, самоубийств, стрельбищ — показатель того, насколько потерян у нас институт психологической поддержки ребенка, насколько отсутствует у нас доверие в детско-родительских отношениях и между учителем и учеником.

— Такую жестокость дети демонстрируют специально?

— Понимаете, они стремятся не к тому, чтобы о них говорили. Они до последнего надеются, что кто-то придет и спросит, зачем они это делают, что у него случилось, предложит поговорить. Заметьте, что часто дети, желающие совершить суицид, пишут об этом. Но на это никто не обращает внимание.

— По вашему мнению, могут ли решить проблему с колумбайном такие меры как закрытие школ, усиление мер безопасности?  

— Школы же закрывали после стрельбы в Керчи (в 2018 году студент напал с ружьем на керченский колледж, в итоге погиб 21 человек). Усиливались меры охраны, ставили тревожные кнопки. Но это не работает. Мы это проходили. Вот в школе есть охранник, но он же умрет первым при таком нападении. Это не остановит подростка.

Не должно быть желающих делать такие вещи. Ни в школе, ни в торговом центре, ни на демонстрации, ни в метро. Вот в чем смысл. Здесь необходима психологическая помощь и поддержка подростков, психиатрическая работа и реабилитация детей, которые пережили травлю и насилие.

---

Фонд «Сохраняя жизнь» работает в Оренбурге с 2012 года. Приоритетные направления его работы - развитие института усыновления в Оренбургской области, помощь женщинам, детям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации, и сиротам, которые выпускаются из интернатов и детских домов. В последние годы специалисты фонда оказывают полное психологическое сопровождение для детей, переживших насилие.