Зинаида Пронченко — о Владивостоке, в котором таки наступили времена почище
Зинаида Пронченко — кинокритик, драмеди-квин (по ее собственной характеристике) и фем-фельетонистка (уже по нашей собственной характеристике), столь же язвительная, сколь и сентиментальная.
Зинаида Пронченко — кинокритик, драмеди-квин (по ее собственной характеристике) и фем-фельетонистка (уже по нашей собственной характеристике), столь же язвительная, сколь и сентиментальная.
Недавно я впервые побывала во Владивостоке. Да чего уж греха таить, впервые побывала в родной стране вообще. Прежде, то есть в «старой реальности», Россию из себя я вышибала Парижем. Как говорил Делон: самурай всегда должен быть готов к смерти. Особенно в Москве. На это русскому псевдо-интеллигенту Париж и был дарован — чтобы с условным Константином Богомоловым и прочими внутренними бесами бороться при помощи Мишеля Уэльбека и Жоэля Робюшона. Но нынче, в ковидных декорациях, псевдо-интеллигент один в поле, бой неравный, боец вспоминает лучшие дни, над фотокарточкой Пляс Вандом, обливаясь слезами.
Ну хорошо же, подумала Зина, ностальгическими ресурсами сыт не будешь, а значит мы пойдем на Дальний Восток. Там потреним, поедим медведок, подышим тихоокеанскими ветрами, чтобы по возвращении в столицу коллективному Ивану Драго дать моральный отпор. И полетела она авиакомпанией «Россия» вдоль по России. Кстати, бизнес-классом. В котором все разваливается, ибо примкнувшая к старейшему брэнду «Аэрофлот» «Россия» вполне логично осуществляет рейсы на старейших самолетах, принадлежавших раньше «Трансаэро». Очень трогательно в «Боингах» три семерки (три топора, как язвят пилоты) выглядит первый класс, он же «Империал». Туда пускают только подвыпивших чиновников, там даже ручки багажного отделения выкрашены золотой краской. Бизнес-классом же до Владивостока передвигаются сошки помельче — вроде кинокритика, потратившего на сей вояж все накопленные за жизнь мили, или эффективных менеджеров. Шумными стайками они восходят на борт по трапу, пронося в кармане отнюдь не граппу, а свои мысли по оптимизации филиалов. Хотя, ясен пень, не летайте вы при цене билета от 150к вдесятером туда-обратно и, возможно, в оптимизации нужды не будет.
Девять часов пути промелькнули практически бесследно, разве что храп соседа, от которого присели бы и кони, до сих пор в ушах стоит, а за окном уж не московский сплин с распутицей, а яркое, словно в Альпах, солнце и бескрайний простор — для души и для взгляда. Перед входом в международный аэропорт имени В.К. Арсеньева, притулившийся на краю, на пяди родной земли, стоит памятник животному. Я, прогуливавшая биологию в школе, приняла этого зверя за уссурийского тигра, а оказалось, надо его величать амурским. Но водитель белого «мерседеса», любезно предоставленного кинофестивалем «Меридианы Тихого» разъяснил обстановку — тигров в природе уже не видать, так что языковые нюансы дело пустое, а Дальний Восток — тонкое. Да и какая разница при прочей роскошной топонимике, перед глазами замелькали названия: бухта Патрокл, сеть магазинов «Канцелярская крыса», район Миллионка, ресторан «Бабмаш».
С наскоку Владивосток похож по очевидным резонам на какую-нибудь Норвегию, а также Сан-Франциско — из любой точки тебе подмигивает суровая природа, пятой точкой, сидя в машине, ты ощущаешь замысловатый рельеф. Однако я почему-то подумала про Ванкувер и Глазго. Казалось бы, ничего общего. Но причудливая смесь из драйва и депрессии вызывает ассоциации именно с этими локациями. Владивосток вечно молодой и вечно с тяжелейшего похмелья. В том числе и экзистенциального. Великолепные дали и близость с Японией внушают самые радужные надежды на прекрасную Россию будущего, ущербный урбанизм и нищета административного духа повергают в безысходную тоску. Короче, пишется Манчестер, читается Ливерпуль.
И все же, и все же… именно эту песню Мари Лафоре здесь слушать уместно, в чем-то уместнее, чем на Пляс Вандом. Во Владивостоке внезапно открылся у меня в голове портал в мысленный Париж. На запад через восток, вверх по лестнице, ведущей вниз, я попала туда, куда мечтала. На Тигровой улице и на набережной Амурского залива снизошло мистическое ощущение России, детка, но не РФ, мать ее.
«Вон там мой домишко», — сказал мне один местный мужчина, показывая на узкую полоску земли с другой стороны бухты, — открывая глаза утром и засыпая вечером, я вижу только небо, только море, и ничто и никто не может встать между нами. Этот мир и правда огромный и одновременно твой, такой родной, но он придуман, слава провидению, не «ими», теми, кого мы не выбирали. Это мир, населенный людьми, которые зачем-то прибегают к извинительной интонации перед москвичами, а ведь могли бы по-шукшински срезать гостей, ведь в чем-то они счастливее, у них есть еще океан, к предку хордовому Спасителя они ближе чем к Кремлю, пусть вокруг та же зимняя ночь и сырая страна.
Да, признаю — апроприация и колонизация, а также, наверное, пошлое умиление жителя метрополии перед чужой жизнью, что видится ему с расстояния «социальной дистанции» прекрасным дальневосточным далеко. Но к тому, кто рано встает, судьба должна быть, comme ils disent, особенно благосклонна, хотя мы все здесь, конечно, совершенно точно заслуживаем большего.