Панк всея Руси: как Летов избегал секса и продолжал античность
Сергей Летов рассказал «Снобу» о том, каким его брат был в детстве, как Егор увлекся шансоном и роком, из-за чего оказался в психбольнице, почему его не интересовал секс, был ли он фашистом и почему стал самой компромиссной фигурой русской культуры за последние полвека.
Каким Егор был в детстве? Отличался ли он чем-нибудь от сверстников?
Он был особенным мальчиком, но не в лучшем смысле этого слова. С детства был чрезвычайно болезненным, ему при рождении даже поставили гидроцефалию, кормили какой-то глютаминовой кислотой… Из-за этого он перестал принимать любую пищу. Чтобы он съел хотя бы ложечку, мне приходилось разыгрывать перед его коляской целые спектакли. И поэтому в детстве его никогда не наказывали, и он абсолютно ничего не делал по дому — у него не было вообще никаких обязательств! Не ходил за хлебом, не мыл пол… Мать считала, что он и так скоро умрет. Маленький Игорь жил каждый день как последний, как праздничный. Итог такого воспитания был печальный. Вы много за свою жизнь видели людей без аттестата, который выдают после школы?
У меня самого нет аттестата о школьном образовании. Меня исключили из школы, я не сдавал экзамены.
Да? Игорь тоже не сдавал экзамены. Он получил справку о том, что прослушал курс средней школы. И после этого поступить он мог только в ПТУ. Когда брат решил поехать поступать в Москву вслед за мной, родители мне говорили: «Мы устали от него, только ты можешь с ним совладать». Еще в детстве он очень увлекался футболом, всю стену в своей комнате обклеил плакатами, но это было формой компенсации: он был освобожден от физкультуры, спортом не мог заниматься… И в детский сад, естественно, не ходил.
Какую музыку слушал, будучи подростком? Как и в каком возрасте он познакомился с рок-н-роллом?
Мы вырезали маленькие синие пластинки из журнала «Кругозор» и слушали их, но это преимущественно была ерунда. Гораздо больше всю семью поражало то, что маленький Игорь, фактически младенец, отчаянно любил записи французских шансонье. Он, конечно, ничего не понимал в этих записях, как и все мы. Но почему-то он приходил от шансонье в неописуемый восторг и требовал их ставить раз за разом. Это был 1965 год. С коляски ему страшно нравилось то, как звучит мужское пение под гитару.
А рок он впервые услышал благодаря мне. Когда ему было 8 лет, я отправился в физико-математическую школу-интернат в Новосибирск. В 1973 году я приехал в Омск на каникулы, у меня с собой был виниловый диск группы The Who с их рок-оперой Tommy. Игорь прослушал эти треки, и на него это произвело настолько ошеломительное впечатление, что он не мог заснуть всю ночь. Впоследствии я на каникулах покупал диски у одного омского сотрудника райкома комсомола, но всю коллекцию винила держал в Новосибирске, в общежитии. Игорь успевал что-то слушать, пока я был в Омске, что-то я ему переписывал на катушке... Мы довольно активно переписывались, он обычно посылал очень длинные письма. На ¾ эти письма состояли из текстов тех групп, которые ему очень нравились: «Воскресение», «Машина времени»… Ему очень нравился советский рок в конце 1970-х. Потом, конечно, Игорь открестился от всего этого.
У вас возникали разногласия?
Я никогда не интересовался такой музыкой, какая нравилась брату. Не совпадали интересы. Меня интересовали джаз и академическая музыка… Его вкусы, конечно, менялись, со временем ему стала нравиться венгерская рок-группа «Омега», чешская команда The Plastic People Of The Universe и так далее. Брат тратил все деньги, которые ему давали родители, на пластинки с рок-музыкой.
А было чувство соперничества, некой гонки?
Конечно. Пока он был достаточно молод, он смотрел на меня снизу вверх. Родители, очевидно, ставили меня ему в пример: я был отличником, выигрывал олимпиады по физике, химии, математике… Я был отличником, а Игорь очень плохо учился. Его не могло не раздражать вечное сравнение нас друг с другом. Но однажды со мной произошла великолепная история, после которой брат меня страшно зауважал, а родители перестали считать меня примерным.
Меня исключили из 10-го класса за пропаганду Иисуса Христа — мы читали вариант «Мастера и Маргариты», напечатанный в журнале «Москва». При моей школе был клуб любителей искусств, его возглавлял ветеран Великой Отечественной, инвалид Николай Луканев, потерявший на фронте руку. В Новосибирске в свое время жила сестра Булгакова. Она давала Николаю Филипповичу читать все рукописи своего брата… В общем, мы с ним читали «Мастера и Маргариту», за что был получен первый выговор. А потом у меня нашли коллекцию пластинок с буржуазной музыкой — и вот тут-то меня и исключили. Это был март 1974 года. Я не смог из-за этого попасть на всесоюзную олимпиаду по химии, хотя и пытался поступить в любую другую школу, вернувшись в Омск. Еще меня хотели исключить из комсомола, но я опередил их и сам снялся с учета. После этих событий я стал в глазах брата настоящим бунтарем, примером.
Из-за чего он стал жертвой карательной психиатрии в 1985-м и как пережил этот опыт?
Эта история очень интересная, но не совсем такая, какой ее рассказывал брат. Он любил временами мифологизировать свою жизнь. Брат прожил со мной в Москве около года, но в столице человеку, приехавшему из Сибири, не всегда просто. Он сразу попал в элитарные круги, я познакомил его с концептуалистами, брат стал бывать на различных акциях, закрытых мероприятиях… Но он не чувствовал себя здесь таким же исключительным, как на фоне ровесников в Омске. Когда в Москве его исключили из строительного ПТУ за непосещаемость спустя 8 месяцев, он поехал назад в Омск, где и начал заниматься музыкой. Так, собственно, родилась «Гражданская оборона». Мы продолжали активно переписываться, но в начале 1986-го письма от него перестали приходить.
Я узнал от родителей, что некий майор Мешков увез Игоря на черной «Волге» прямиком в сумасшедший дом. Мама воспользовалась своими связями и быстро узнала, в какой именно психушке его держат. Удалось договориться с заведующим этой психушки о том, чтобы Игорь ничего из лекарств не получал, кроме витаминов. То есть его не заставляли принимать никакие нейролептики, никаким галоперидолом его не обкалывали. Не было ничего такого, о чем он впоследствии рассказывал как о реально пережитом опыте. Более того, мама договорилась и о том, что его будут тайно отпускать домой, если брат будет, скажем, мыть полы в палатах. Отец приезжал на такси к психушке, забирал его, и Игорь ехал домой слушать пластинки, играть на гитаре, читать…
Известно, что вы помогли ему выйти оттуда…
В скором времени я приехал в Омск. Я придумал отличный план, как его окончательно вызволить из этой больницы. Видите ли, в чем тут дело… Моя знакомая, музыковед Татьяна Диденко говорила, что среди художников-концептуалистов не было ни одного стукача, а среди русских рокеров — очень много. Через кого-то в КГБ узнавали о наркотиках, через других — о гомосексуализме… И я решил пустить слух в рок-среде о том, что хочу собрать иностранных журналистов и устроить пресс-конференцию, потому что в СССР никакой перестройки нет, а людей душат в сибирских сумасшедших домах. Конечно, у меня не было никакой возможности сделать это, но мой план сработал: кто-то из стукачей этот блеф донес до КГБ, и Игоря отпустили.
Но с майором Мешковым мы на этом не попрощались. Он еще один раз мелькнул в жизни брата. Уже через много лет Игорь с «Гражданской обороной» гастролировал, кажется, по Дальнему Востоку, но организатор концертного тура их обманул. Не дал ни гонораров, ни билетов на самолет. Оказалось, что майор Мешков в ту пору стал каким-то важным управленцем в дальневосточной авиакомпании. Он узнал о случившемся и тут же пришел брату на помощь, сказал: «Егорка, сколько лет, сколько зим! Все вам будет, ребята, отправим вас на самолете куда угодно…»
А с каким диагнозом Егор был госпитализирован?
«Суицидальный синдром». Честно говоря, творчество Игоря того времени действительно могло натолкнуть на такие выводы о нем. У брата с самого раннего детства была странная присказка, которая всю нашу семью ставила в тупик. Когда мы говорили ему: «Игорек, не бери горячее, обожжешься!», — он всегда отвечал нам: «Ну и что? Пусть мне будет хуже!» И вот после этого «пусть мне будет хуже» мы уже не знали, как к нему обращаться. Он нас обескураживал этим. Откуда это в нем взялось, я не знаю.
Это правда, что его совсем не волновала тема секса, выстраивания отношений?
Это правда. Советское время было довольно пуританским, и наши родители были советскими людьми: папа — работник советской армии, мама — врач из семьи врага народа. Ее отца расстреляли, а наша бабушка воспитывала детей в согласии со всеми коммунистическими канонами. Родители не научили нас с Игорем, что за девушками нужно ухаживать, уделять им внимание… Мы оказались слишком скромными людьми в этом смысле. Женщины наравне с футболом и политикой занимали 1% мыслей брата, остальные 99% его сознания были заняты творчеством.
Насчет политики. Какие взгляды все-таки у него были? Или его протест и политические предпочтения всегда имели чисто метафизический, внесоциальный характер?
У Игоря катастрофически часто менялись убеждения и взгляды. На все. Он был крайне увлекающийся человек. Мог занять точку зрения любого человека, если ему рассказывали что-нибудь интересное. Я часто читаю интервью брата и обнаруживаю порой почти дословные пересказы моих мыслей того или иного периода. В 1980-х Игорь был анархистом, борцом с советской властью — она же его посадила в психушку. Тогда он призывал бежать от системы, становиться хиппи, заниматься анархией… А потом все советское вдруг схлопнулось, и Игорь на рубеже 1991–1992 года занял диаметрально противоположную позицию, стал коммунистом. Представьте себе: дошло до того, что Зюганов наградил его медалью, которой награждали только старых коммунистов, узников застенков фашистских диктатур (например, в Парагвае), которые отсидели не менее 25 лет. Зюганов вручил ему эту медаль «за пропаганду марксистско-ленинского учения»!
А что насчет фашизма?
А вот фашистом брат никогда не был. Он говорил: «Кто исповедует фашизм — идите со всей вашей фашистской вонью!» Кроме того, вы знаете, что означает логотип его лейбла «ГрОб Records»? Это стилизованный момент фотографии, на которой изображена бабушка, тянущая за собой по Освенциму в газовую камеру свою внучку. А еще у брата была песня со словами: «Я – еврей, убей меня, член общества “Память”». Хоть он и состоял в Национал-большевистской партии*, он никогда не был националистом.
Раньше имя Егора Летова был синонимом слова «панк». Кажется, сейчас он стал самой компромиссной фигурой русской культуры за последние полвека, и более признанного явления в ней просто нет. Летов, ставший частью официального национального кода, сегодня перестал быть панком?
«Панк» — это очень условно. Он сам во многом отрицал эстетику панк-движения — и своей музыкой, и своим внешним видом. Многим идеологическим принципам панка он не соответствовал. А насчет такого признания — он же не виноват в этом. Это признание произошло в значительной степени потому, что он умер: капитал очень любит использовать себе во благо все то, что боролось против него. Об этом очень хорошо написано в классической книге Делеза и Гваттари «Капитализм и шизофрения».
А насколько правильно его сегодня понимают? Как вообще правильно понимать его главные посылы — и творческие, и гражданские?
Как говорил Сергей Жариков, основатель группы «ДК» (она оказала огромнейшее влияние на становление брата), творчество Игоря успешно благодаря тому, что он обращается ко внутреннему подростку в человеке. Вот те, в ком по-честному сохранился внутренний подросток, понимают Егора Летова правильно. Конечно, мой ответ можно углубить, но я думаю, что это самое важное. Отсюда все вытекает.
Стоит ли искать смысл в художественных жестах Егора? Чего в нем было больше — желания поделиться какими-то смыслами или чистой энергии, экспрессии?
Я считаю, что он в первую очередь был великим русским поэтом. Это главное. А про свою музыку он мне говорил: «Это же детские песенки». Мало внимания уделял инструментальной работе, не видел в этом особого смысла. С другой стороны, он был большим мастером-перформером, сгустком энергии. Но поэтическое и музыкальное он не разделял. Игорь — наследник очень древней поэтической традиции, античной.
В Греции, где зародилась поэзия, поэты не были людьми, которые пишут текст и декламируют его, грубо говоря, с листа. Изначально поэзия существовала только в форме авторской песни, ее исполняли под сопровождение струнного музыкального инструмента. Так делал, например, Архилох в VII веке до нашей эры. И Сапфо, и Алкей… Это называлось «мелика» и «лирика», песни под аккомпанемент лиры. Так же было и с греческой трагедией: авторы пьес сочиняли еще и музыку для них. Просто она до нас не дошла, потому что западная цивилизация пошла совсем по другому пути, где все извращено с эпохи гуманизма, а то и раньше. Западноевропейская традиция говорит, что поэзия — это литература, текст, буквы. Античная традиция говорит, что поэзию надо петь, что она неотделима от музыки. Этот конфликт разрешился не в пользу античной традиции. Да, в Средние века тоже были менестрели, трубадуры. Но мелодии, созданные для исполнения их стихов, до нас не дошли.
Мне кажется, то, что делала «Гражданская оборона», — не вполне музыка, а намеренное разрушение музыки в ее привычных формах. Егор хотел разрушить музыку так же, как Малевич разрушил представления о живописи?
Я с этим не согласен, не было никакого разрушения. На раннем этапе у Игоря было некоторое подражание концепции Сергея Жарикова из группы «ДК» — они делали намеренно «грязный» звук, слова записывали неразборчиво… Думали: мы живем в грязи, у нас ничего не работает — вот наш ответ этой реальности. Но к концу жизни брат перестал так относиться к музыке, он пришел к сложным музыкальным формам. С конца 1990-х я занимался мастерингом его записей, а брат работал с аналоговой и цифровой техникой.
После Летова любые формы музыкального андеграунда кажутся несостоятельными, современный андеграунд чудовищно измельчал... Почему так происходит?
Измельчал — да, почему — не знаю. Наверное, потому что сегодня даже андеграунду хочется «пробиться», стать известным и получить какие-то выгоды из этого. А мой брат никогда не общался с телевидением, с журналистами, он сторонился всего того, что могло как-либо извратить его слова и образ. Игорь был настоящим борцом-нонконформистом. Нынешним артистам хочется золотых унитазов и славы, люди готовы идти на любые пакости, чтобы получить материальные блага. Молодые музыканты-«нонконформисты» почти никогда не спрашивают меня о том, какую музыку надо создавать, как надо играть… Зато все спрашивают, как им раскрутиться. И я сразу вижу: они обречены. Пока современные художники не поймут, что искусство — это не средство к славе, а цель жизни, ничего хорошего не будет.
Когда Игорь начинал свой путь, в 1980-х, ни у кого не было мыслей о популярности — это означало бы неминуемые кары, муки, репрессии… Люди просто занимались тем, что искренне любили. Хотели создать что-то новое и интересное, не подражать. У современного общества другая беда: оно сформировано буржуазными СМИ и индустрией развлечений, его репрессивные институты действуют мягко. Работник, уставший от недельного перекладывания бумажек с места на место, хочет получить сладкую конфетку и забыться. Ну и что, надо ему подыгрывать? Нет, надо как-то менять их отношение к искусству.
* Национал-большевистская партия признана экстремистской организацией и запрещена на территории РФ.