И в 1917 году были правдивые сердца. По книге Б. Г. Галенина «Фантом Февраля 1917 года»
В книге историка Бориса Галенина «Фантом Февраля 1917 года» опровергается миф о Февральской революции 1917 года как о назревшей будто бы реакции на неудачное правление Императора Николая II, слово же «фантом» объясняется тем, что революции – не было. Борис Глебович предлагает задуматься над вопросом, что такое революция, и увидеть, что в России было нечто другое, а именно, предательство в отношении Царя.
Увы — сквозное: и у зачинщиков смуты, заговорщиков, и в Государственной Думе вообще, и в высшем командном составе армии (что сыграло решающую роль), и в Церкви. Народ же вынудили считать Царя отрекшимся от престола.
В предлагаемой статье хотелось бы, главным образом, обратить внимание читателя на примеры верности Царю и Отечеству, которые приводит Галенин. Их немного. Но когда знакомишься с ними, начинаешь не так удрученно смотреть на наше падение в 1917 году: оказывается, тьма «политической шизофрении» (выражение одного из историков о тогдашних общественных настроениях) не объяла отдельные, пусть одинокие, источники света. Важно знать об этом ради сохранения веры в свое Отечество. Если даже тогда, при столь заразительном воодушевлении «светлым будущим», были люди, общему настрою не поддававшиеся, то мы и сейчас живем не без правды. И если хотим, чтоб она «вскисала», то прежде всего должны остеречься уныния, безнадежной упертости в «не видно». Да, не видно, но «мы ходим верою, а не видением» (2 Кор. 5, 7).
О книге Б. Г. Галенина
Горькая книга историка имеет подзаголовок: «О роли веры и верности в истории». И эта тема реализуется в книге как важнейшая. Одна из главных мыслей автора: исторические свидетельства правдивы только тогда, когда исходят от верных. В книге сочетаются разные планы. Борис Глебович смело следует знаменитой работе Ивана Солоневича «Великая фальшивка февраля». Для иллюстрации фантомов приводит свои наблюдения 1991 года (как участника защиты «Белого дома»). Привлекает четкие формулировки яркого (и вряд ли ему близкого в целом) историка Андрея Фурсова. Дает (фактами и цифрами) обоснование состоятельности правления Царя-мученика. Четко держится «человеческого фактора»: катастрофа заключалась в неверности. С дерзновенным нелицеприятием пишет о тогдашней церковной иерархии и не упускает возможности отдать должное верным. Остроумно пытается облегчить неизбежную, в таком разговоре, тяжесть главой о гномах из книги К.С. Льюиса «Последняя битва». Предлагает смотреть по сути: от измены присяге на верность народную совесть освободит лишь Господь. Но перед Ним ли мы ходим? Желающие познакомиться с содержанием книги в целом могут сделать это, прочитав соответствующую статью.
Слишком выгодно
Не хочется думать о предательстве. Возникают «эвфемизмы»: вместо «предали» пишут «оставили» или «отвернулись», или еще как-нибудь. Пишут так, будто множественность таковых («отвернувшихся») оправдывает их выбор. Не хочется думать о том, что имело место не отречение, а насильственное отрешение от власти, что документ («манифест») — подлог, и неизвестно, на что дал согласие загнанный в псковскую ловушку, но оставленный в живых Государь. А хочется думать о его добровольном отказе от ответственности, его личной вине — и в «отречении», и в том, что «довел страну до катастрофы», до революции. Слишком выгодно последнее слово, чтобы признать в нем «фантом».
Галенин предлагает читателю следующую формулировку Солоневича: «Революция есть широкое народное и насильственное движение, направленное к свержению или, по крайней мере, к изменению существующего государственного и социального строя». Очевидно, «хлебного бунта» в Петрограде, столичных забастовок рабочих и толп на Знаменской площади для революции недостаточно, а достаточно только, чтобы говорить о ней, для фантома. Нет возможности обратиться здесь к более подробным рассмотрениям, важно то, что приказы Царя не исполнялись, и это так же являлось предательством, как и многое другое, сквозное.
Через неделю после Торжества Православия
Солоневич сравнивает предательство военкомов с предательством Брута. С чем же сравнить отречение нашей Церкви от своего Царя? — Галенин внятно его показывает. Нет сравнения — ничто не подходит. Между тем, имел место весьма неприглядный момент. В то время товарищем обер-прокурора был князь Н. Д. Жевахов, который впоследствии писал в своих воспоминаниях о заседании Св. Синода 26 февраля 1917 года: «С большим трудом я добрался до Сенатской площади. Из иерархов не все прибыли… Отсутствовал и обер-прокурор Н. П. Раев. Перед началом заседания, указав Синоду на происходящее, я предложил его первенствующему члену, митрополиту Киевскому Владимиру, выпустить воззвание к населению, чтобы таковое было не только прочитано в церквах, но и расклеено на улицах. Намечая содержание воззвания и подчеркивая, что оно должно избегать общих мест, а касаться конкретных событий момента и являться грозным предупреждением Церкви, влекущим, в случае ослушания, церковную кару, я добавил, что Церковь не должна оставаться в стороне от разыгрывающихся событий и что ее вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже необходим. «Это всегда так, — ответил митрополит, — Когда мы не нужны, нас не замечают, а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью». Я знал, что митрополит Владимир был обижен своим переводом из Петербурга в Киев; однако такое сведение личных счетов в этот момент опасности, угрожавшей, быть может, всей России, показалось мне чудовищным. Я продолжал настаивать, но <…> предложение было отвергнуто» (Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н.Д. Жевахова. Т.1. , стр. 288. М. 1993)
Галенин замечает, что, ниже по тексту, князь Жевахов неоправданно упрощает ситуацию как «противостояние Синода Обер-Прокуратуре». Отказ обратиться к народу с воззванием имел кардинально-негативное значение: Церковь пренебрегала многовековыми устоями жизни и скоропостижно принимала соблазн «свободы»! 27 февраля к владыке Владимиру обратился обер-прокурор Раев также с предложением призвать народ к верности Государю, и также получил отказ. А надо сказать, что шел Великий пост, 19 февраля отмечалось Торжество Православия, когда, по традиции, принятой в этот день, звучало и следующее (11-е) анафематствование (вскорости Поместный Собор уберет его из церковного чина): «Помышляющим, яко православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению <…> и тако дерзающим противу их на бунт и измену. Анафема (трижды)». Вместо анафемы временщики получат церковное благословение. Хуже того. Дав на приводимую им цитату целых три ссылки, Галенин знакомит читателя со словами митр. Владимира, обосновывающими его отказ в верноподданическом воззвании и вызывающими попросту оторопь: «Неизвестно, откуда измена идет — сверху или снизу». Теперь уж не станешь удивляться тому, как владыка Владимир помогал новому обер-прокурору выносить из зала заседаний Синода кресло Государя при первом «свободном» заседании.
Галенин приводит определение Св. Синода, датируемое 6 марта 1917 года (то есть через два дня после публикации «манифеста» об отречении), «Об обнародовании в православных храмах актов 2 и 3 марта 1917 г». Пройдет три дня после 4 марта, и Временное Правительство получит от Церкви статус «благоверного». Смотрите сами.
Здесь уместно, вслед за Борисом Глебовичем, привести слова прот. Валентина Асмуса о внутренне противоречивом настроении духовенства в 1917 году: «Оно мечтало, чтоб церковь была свободна, как в самой либеральной демократии, и при этом пользовалась неограниченной поддержкой государства, как в средневековой автократии, в итоге этих двух преимуществ церковь, как почему-то мечталось, должна была пламенеть самым высоким духовным горением». (Асмус В., прот. Вступительное слово в книге М. А. Бабкина. Священство и Царство. М. 2011, стр 12-13).
25 января / 7 февраля 1918 года митр. Владимир Киевский смиренно встретил мученическую кончину (церковная память новомучеников российских — ближайшее воскресенье к этому дню). Мы оказываемся (и не только в данном случае) перед проблемой нелицеприятного отношения к тем, чьим подвигом жива наша земля. Богу, принявшему их в сонм святых, известно, в какой степени они совершили подвиг, а в какой — искупили то, что надлежало искупить.
Больше, чем пальцев одной руки, но не двух
Архиереев, обнаруживших верность Царю, насчитать можно семь или восемь. Обращаясь к их памяти, Борис Глебович кого-то лишь кратко упоминает — митрополита Питирима Петроградского (Окнова), епископа Нестора Камчатского (Анисимова), а кому-то уделяет особое внимание. Так он подробно рассказывает о «трагически-одинокой фигуре» архиепископа Пермского Андроника (Никольского; 1870–1918), цитирует его «Архипастырский призыв ко всем русским православным христианам» от 4 марта 1917 г. (читатель помнит, что это дата публикации двух отречений): «…Так Божиим испытанием пока остаемся мы в междуцарствии…<…> Да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери». Обращает внимание, что в проповеди 5 марта 1917 г. владыка Андроник назвал вынужденное отречение Государя подвигом подражания Христу.
Не забывает Б. Г. Галенин и архиерея «не на слуху», владыку Екатеринбургского Серафима (Голубятникова; 1856–1921), который в проповеди 5 марта 1917 г. сказал: «… небольшая кучка бунтарей старается захватить власть, и начинают проливать кровь <…> Они обнаглели до того, что осмелились посягнуть на священные права Помазанника Божьего. Но не дадим погибнуть России и умрем за батюшку Царя». Единодушное возмущении братьев по служению тут же вынудило владыку Серафима отстраниться от управления епархией, вскорости он был отправлен на покой с пребыванием в московском Новоспасском монастыре, ставшем тюрьмой с 1918 года, и в 1921 году владыка был там расстрелян.
Особой значимости — личность священномученика Серафима (Чичагова; 1856–1937), не скрывавшего в 1917 году монархических взглядов и поплатившегося за это фактическим изгнанием паствой со своей (Тверской) кафедры. Он был членом Поместного Собора 1917-1918 гг, возглавлял отдел «Монастыри и монашество». Как пишет Галенин, «приложил усилия, чтобы был рассмотрен вопрос о клятвопреступлении Февраля». Безуспешно. Митрополит Серафим, будущий священномученик, станет убежденным сподвижником митрополита Сергия (Страгородского) в деле единства Церкви и сохранения ею официального статуса в стране.
Собор безмолвствовал… и не только
Неоспорима церковная, историческая значимость Поместного Собора 1917 г. Однако в некоторых планах нужны и трезвые оценки его работы. Вспомним, что Временное Правительство на то и было временным, чтобы созвать Учредительное Собрание, которое одно лишь и явилось бы правомочным в установлении государственного строя в нашем Отечестве. Однако в сентябре 1917 года Керенский объявил в России республику. Собор (начавший работать в августе 1917 г.) никак не отозвался на это незаконное действие. Вспомним о незаконности ареста Царской Семьи, ставшем полным произволом после того, как Чрезвычайная Следственная Комиссия обнаружила невиновность Царской Четы в государственной измене (что, впрочем, обнародовано не было). Собор не проявил никакой обеспокоенности в судьбе Царя. Что же касается монархического строя в России, то, судя по выступлениям на Соборе, последний фактически отрекся от многовековой национальной самодержавной традиции.
Недоумение верных присяге
Поместный Собор 1917-1918 гг застал приход к власти большевиков и начало жесточайших гонений на Церковь. Однако сомнения в «светлом будущем» стали возникать в православном народе гораздо раньше. В мартовском 1917 г. письме «группы православных христиан», адресованном Св. Синоду, говорится, что «от разногласия жить стало нельзя и нету никакого порядку», задается также вопрос: «Как быть с старой присягой и с той, которую принимать заставют?». В июне 1917 г. в Москве состоялся Всероссийский съезд духовенства и мирян, ему было адресовано письмо «группы православных граждан», где говорилось: «Поддержите православно-русские устои, <…> настаивайте на том, чтоб у нас опять было царское правление, и боритесь с революционерами, а не шлите им свои приветствия».
Приведем, по Галенину, «Послание Святейшему Всероссийскому Собору» крестьянина Тверской губернии Никонова (ноябрь 1917 г.):
«Святии отцы и братия! <…>Нам думается, что Святейший Синод сделал непоправимую ошибку, что преосвященные пошли навстречу революции. Неведомо нам сей причины. Страха ли ради иудейска? Или по влечению своего сердца, или по каким-либо уважительным причинам, но все-таки поступок их в верующих произвел великий соблазн <…>
На приходских и благочиннических собраниях что мы слышали — даже ушам своим не верится. Отцы духовные, искусившиеся прелестью свободы и равенства, потребовали убрать неугодных им иерархов с занимаемых ими кафедр, а избрать себе по желанию. Псаломщики потребовали такого же равенства, чтобы не подчиняться своим настоятелям. <…> Православный русский народ уверен, что Святейший Собор <…> самозванцев и всех изменников, поругавшихся над присягой, предаст анафеме и проклятию с их сатанинской идеей революции.
И Святейший Собор укажет, кто должен взять кормило правления в великом Государстве.
Надо полагать, Тот, Кто находится в заточении, а если Он не захочет царствовать над нами изменниками, <…> то укажет, кому принять правление Государством; так выходит по здравому смыслу.
Не простая же комедия совершаемый акт Священного Коронования и помазания Святым миром царей наших в Успенском Соборе , принимавших от Бога власть управлять народом и Тому Единому отдавать ответ, но никак не конституции или какому-то парламенту собравшихся не совсем чистоплотных людей, способных только для устройства крамольных художеств, одержимых похотью властолюбия <…>
Все вышеизложенное, что здесь написал, не мое только личное сочинение, но голос православно-русского народа, стомиллионной деревенской России, в среде которого нахожусь я.
Крестьянин Михаил Ефимович Никонов»
Письмо было получено владыкой Серафимом (Чичаговым) и передано им в Соборный Совет, который постановил препроводить «Послание» в «Отдел о церковной дисциплине»
В отделе о церковной дисциплине
На заседании отдела 21 марта 1918 года прозвучал доклад священника Василия Беляева. Отец Василий, приведя примеры неоднократных обращений к нему по данному поводу, обстоятельно и внятно поставил вопрос о присяге, данной Императору Николаю II, в заключение он сказал: «И если на нас лежит грех клятвопреступничества, то не должно ли Собору освободить совесть верующих?». Затем было оглашено послание Собору крестьянина Михаила Никонова. В ответ прозвучало, что решение поставленных вопросов надо отложить до той поры, пока общественно-политическая жизнь страны не войдет в нормальную колею.
Следующее заседание отдела состоялось лишь через четыре месяца, в начале августа 1918 г., когда шла уже третья сессия (ставшая последней — в сентябре 1918 г. власти конфискуют помещения, в которых проходили заседания). Примечателен был доклад профессора Московской Духовной Академии Сергея Сергеевича Глаголева «О присяге правительству на верность вообще и в частности — бывшему Государю Императору Николаю II». Кратко говоря, в докладе проф. Глаголева были проставлены все диагнозы:
— имело место не отречение Императора Николая II, а свержение с престола;
— и не только свержение монарха, но и самого Престола (принципов православия, самодержавия и народности);
— люди (различных категорий, в каждой со своей мотивацией) ради предполагаемого блага совершили действительное зло — нарушили слово, данное с клятвою;
— переворот совершился не во имя Церкви, а против Церкви, ибо кто хочет быть сыном Церкви, не отрекается от Охранителя ее блага;
— но каждый в этом деянии ответит перед Богом сам за себя.
Читатель правильно догадался, по году смерти Сергея Сергеевича — 1937 — что он был расстрелян.
Неверность порождала неверие
Борис Глебович обращает внимание, что развившееся — до непристойности — в людях самых простых отрицание Бога и необходимости бережного, благоговейного отношения к святыням и к Церкви было спровоцировано сверху изменившими присяге: раз так, можно не верить…
Есть ли закваска? Вместо заключения
Вера не живет без надежды. Если верить, что правда «вскиснет», то на кого при этом надеяться? Ясно, что на поколения будущие, подрастающие, подросшие, вытесняющие нас, «птеродактилей», чье сознание издавна (и безнадежно) поражено теми или другими отравами советской эпохи. Лично я с указанной пораженностью сознания вполне знаком по самому себе, не стану, как говорится, размазывать. Скажу и дальше от себя. Много лет я работаю преподавателем (математики — и в вузе, и в школе), имел таким образом дело с молодежью. Они чище, таково мое впечатление. И стоит пожелать им стремиться к правде.
Восстановится ли монархия? Мечтать неполезно. Есть такая мысль: «Царь может править только верноподданными». А — если думать о теперешнем времени — много ли их нашлось бы? Тем не менее, горячие головы некоторых наших монархистов страстно мечтают о скорейшем восстановлении самодержавия. У Ивана Александровича Ильина встретишь и такое наблюдение: «Монархия предполагает политическое смирение». Где ж его сыскать у нас, у кого? Клоню я к следующему. Да, восстановление самодержавия в России предсказано, это часть обетования. Но, по моему убеждению, воли Божией на это и быть не может при таком разброде умов и сердец, какой у нас, очевидно, имеется и неизвестно, сколько еще продлится. Вопрос сложный и подлежащий не мечте, а молитве.
Но правда о святом Царе-мученике должна утвердиться! Избавиться от мифов и прогнивших клише давно пора! И это реально — было бы не лень и, в хорошем, пушкинском смысле, любопытно.
Вспомним, что Царская Семья сохраняла веру в Россию, несмотря на то, что претерпевала и что творилось вокруг, как горчайшим образом им было, хоть и не в полной мере, известно. Пренебрегаемые, покинутые, во власти заведомо враждебных людей, они веру в Отечество все-таки сохраняли. И если мы обращены к ним, то не можем быть безразличными к этой вере, так что, при мысли о ней, не пристало ли нам устыдиться собственного безверия?
Публикуется в авторской орфографии
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции