Образ врага: военкор Долгарева рассказала о различиях жителей Мариуполя и Мелитополя
В самом начале кризиса я, восемь лет работавшая военкором в Донбассе, приехала в Мелитополь, и это было так странно: пересечь практически пустой пункт пропуска на границе с Крымом и въехать в зону, где не ловит российская связь, надписи на украинском и даже кое-где висят желто-голубые флаги. Я, бывшая харьковчанка, попавшая в списки СБУ за журналистскую деятельность, думала, что никогда больше не окажусь в этом странном пространстве. Назвать ли это пространство Украиной? Да, вероятно: если Донбасс уже изменил молекулярную структуру, стал совсем отдельным государственным образованием, с другим ветром, с другим языком и даже другими деньгами, то здесь — Украина. И я не рассчитывала оказаться на Украине при жизни: в голову мне не могла прийти мысль о том, что начнется то, что началось. Да, мы могли пошутить с друзьями о том, что я вернусь в Киев и Харьков на танке. Но шутки наши оставались словами, и ничего не стояло за ними, кроме бравады. А теперь все время горчило, горчило что-то неизъяснимое, потому что сколько ни думай про русский мир и геополитику, где-то погибали люди. Люди, в которых я привыкла видеть врагов. Солдат ВСУ я видела в объективе фотоаппарата или в прицеле, если военные давали посмотреть. Через оптику, в общем. Обычные украинцы оставались для меня на экране, как правило, недружелюбными пикселями. И вот я еду по ночному городу, где уже врубили комендантский час — он там с шести вечера — и вижу украинские флаги. Привет, военкор Долгарева, ты на Украине. И вряд ли эта Украина тебе рада. Те, кто был мне не рад, сосредотачивались на площади у Дворца культуры: это были люди с желто-синей украинской символикой. Почему-то мне не пришло в голову с ними поговорить: все-таки въелось в душу нечто непостижимое, отчуждающее. Многолетнее расслоение, расширявшаяся с каждой миной, прилетевшей в Донбасс, пропасть — и у меня даже не возникло мысли о разговоре. Я просто смотрела на них. Завязался конфликт между митингующими и мужчиной на велосипеде, кричавшего на них: «Вы партия войны». Мимо меня прошла женщина в длинном темно-сером пуховике и с флажком, спокойно рассуждавшая: «Лучше бы ему замолчать, а то унесут вперед ногами». Как-то так она говорила, а я посмотрела на нее и поняла, что все это неправильно. Враг не может носить темно-серый замызганный пуховик, какой носят миллионы русских теток по всей провинции. Враг не может подкрашивать редкие ресницы дешевой тушью, осыпающейся прямо на покрытые легкими морщинами щеки. И вязаную белую шапку, такую, знаете, кусачую, враг тоже не может носить. Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка. Думать про человека как про врага легко и местами даже приятно, пока он остается пикселями или размытой фигуркой в оптике. В этом месте я вспоминаю, как мой погибший муж, снайпер из ДНР, рассказывал мне историю. Невозможно остаться с прежними представлениями о враге, когда видишь его замурзанный пуховик. Я больше скажу — невозможно остаться прежним, невозможно остаться с прежними представлениями о жизни. В Мелитополе я говорила со множеством людей с улиц и даже с двумя пленными ВСУшниками. Я писала репортажи, и проукраинские активисты слали мне угрозы и оскорбления. Возможно, среди них была та самая тетка в пуховике. Что ж, потом я поехала в Мариуполь. Мелитополь — Мариуполь: древнегреческие имена, старые русские города, один боями не был затронут, другой раскатан. Светило невыносимое солнце, и я стояла возле почерневшей девятиэтажки, а навстречу мне выходила группа людей, которые волокли свое барахло. Они подошли ближе и стало видно, что они толкают старуху на тележке. И, господи, сколько горя в них было. Мне кажется, они не были рады, встретив военных ДНР, мне кажется, любая военная форма вызывала у них в этот момент острое отторжение и страх. Только это вообще ничего не значило, потому что военные погрузили их в машину вместе с вещами, вместе со старухой и вывезли из города. Рады они или не рады, но они не враги, а мирные жители — такой урок дал мне капитан с осунувшимся от недосыпа лицом. Другой урок дали мне сами беженцы из Мариуполя — те, кому удалось покинуть зону смерти. Высохшие, почерневшие стояли они на пункте раздачи гуманитарной помощи и не винили никого. Ни Бога, ни правительства, ни судьбу, ни военных. Вот так. А я думала, они будут видеть врага во мне. Как те, с желто-голубыми флагами, в Мелитополе. Это же так просто — видеть врага в том... В том, кто, например, говорит на другом языке. В том, кто иной. Кто принес изменения в сложившуюся жизнь. Мелитополь и Мариуполь. Они многому научили меня. Я приезжаю в Мариуполь с гуманитарщиками, мы раздаем еду людям, которые выбираются из города, и все равно: тысячи проклятий несется в мой адрес. Тысячи проклятий от людей, которые сидят где-нибудь в Киеве или Львове, а то и в эмиграции. Свой образ врага они нашли во мне. Но все же они мне не враги. Враги — это нацбаты и ВСУ, стреляющие по Донецку «Точкой У». Враги — киевские власти, сознательно превратившие свою страну в анти-Россию. А вот миллионы украинцев — мне не враги. Нам не враги. Данный материал является исключительно мнением автора и может не совпадать с позицией редакции.
