В Советском Союзе (как там жили...)
... Вообще по своим ощущениям хочу передать.
Я не политик, не журналист, не продвигаю ни каких партий. Я просто пишу.
Меня коробит словосочетание "развал Союза". Я так никогда не говорю. Распад, разделение, но никак не "развал". Да, мою страну разломали на части, разграбили, и пытаются сейчас ещё и измазать чем-то. Но это не было развалом. Развал, это когда хлипкая ненадёжная конструкция вдруг даёт крен и разваливается на части. А мою страну терпеливо подпиливали, подтачивали, и в самый трудный момент просто подтолкнули и грохнули о землю. И тут моя Родина в который раз возродилась из пепла, выжила и расцвела, и пригрела и сберегла рядом с собой верных своих сынов и дочерей. И можно слушать сколько угодно знатоков и специалистов, а я сам всё видел своими глазами.
Чтобы как-то сравнивать, надо знать. Чтобы знать правду, надо помнить. Чтобы говорить правду, тоже нужно знать и помнить. Я помню. И значит я знаю. И я знаю, что это правда.
Я в три года пошёл в садик. В семь лет - в школу. В 18 лет в армию. И так далее. Как и все вокруг.
Моя первая зарплата в 17 лет была 75 рублей 60 копеек, и в то время хлеб стоил 22 копейки (белая буханка 1 кг).
Часто восклицают особо "пострадавшие" - "Вообще ничего невозможно было достать! На зарубежные шмотки все молились!" Чего-то я не помню такого. Моя мама не молилась, точно. Смотрели на это с интересом, как на диковинку, согласен. Но совсем не страдали, уверяю вас.
Нас было трое детей. Все одеты-обуты. И особой надобности чем-то отличаться от всех у меня как-то не было вообще. И все мы были разные. Во дворе мы находили песочную кучу и у нас кипела работа. Мы строили дороги, мосты, тоннели. Девчонкам обустраивали спальни и дома для кукол. В течении дня из песочной кухни мы строили целый город с магазинами, школами и парками. Раскапывали для кукол пруды и строили им парикмахерские. Оторваться было не возможно. В течении строительства "города" были и ударные стройки, и аварии, и откровенные драки. Нам хватало кому железной лопатки, кому игрушечного грузовика - и "работы" было на весь день.
То одна, то другая мамаша, бывало, кричала с балкона:
-- Серёжа! мультики!
И мы брызгами неслись по домам, досмотреть кусочек мультфильма, а заодно и пообедать.
А потом мы выходили во двор, и начинался бесконечный пересказ мультика с тысячей импровизаций ключевых сцен и повторением "на бис".
Либо во двор выходил кто-то с мячом, и тут же затевался Межконтинентальный футбольный турнир. Всё, как и положено. По правилам. С судьёй, удалениями с поля и пенальти. Девчонки-болельщики спорили до хрипоты. Я был непревзойдённый вратарь. Я был Яшин. Команды по очереди были то Динамо "Киев", то Динамо "Тбилисси". Почему-то именно эти две команды у нас особо ценились.
А на следующий день я выходил во двор, поддерживая шорты двумя руками, так-как у меня были полные карманы мослов. И начинался Межконтинентальный турнир по мослам. До сих пор помню все правила. В мослы играли до самого позднего вечера. "Айкур", "таган", "кетсен", "ушур"... Кто помнит эти священные казахские слова? "Кешик", "лобан"... Я приходил домой уже с увесистым мешочком мослов, так как карманов не хватало, и мама призывала в свидетели всех святых, вытряхивая мослы в мусорку, пока я купаюсь в ванной. Но у меня всегда было припрятано "на чёрный день" немножко. Штук пийсят.
Вообще жизнь казалась лёгкой и интересной. Не воруй, не подличай, будь в коллективе, работай и помогай другим, и тогда ни где не пропадёшь.
Когда мне было лет девять, я своими глазами видел, как курит тётя.
Во двор прибежал взволнованный друган, и тут же шёпотом доложил, как только что "вун там" видел, как тётя курит. Мы стайкой рванули вдоль забора, и, пробежав пол микрорайона, уставились из кустов в указанном направлении. Действительно, спрятавшись в безлюдный уголок сзади дома, украдкой курила женщина, воровато озираясь по сторонам. Это было так удивительно, что я вечером рассказывал потом о происшествии маме, но она мне не поверила, уверяя, что мне это показалось.
В школе, я помню, тоже как-то видел, как два старшеклассника тайком курили, спрятавшись за углом спортзала. Это были два лоботряса-второгодника, и их все побаивались.
Я раньше сто раз видел, как тайком от нас (детей) курит мой покойный дед Толя. Почему-то это нельзя было делать при детях. И дед курил в сторонке, чтобы мы не смотрели. Дед курил всю жизнь. Я ни разу не видел, что бы курил отец. И он тоже никогда не видел меня курящим. Это заложено как-то само-собой. Ни мама, ни отец не видели меня с сигаретой. Мне сейчас за сорок, и до сих пор это правило действует.
... Все наши школьные праздники (а на праздниках школа вечно помешана была! То субботник (обожаю субботники!), то ещё чего), все праздники неминуемо сопровождались песнями или выступлениями. Я всё детство рисовал плакаты, а мама вечно шила нам с сёстрами костюмы. Ключевой темой каждого выступления было братство народов СССР. Словно в лотерею раскидывались "народности" по классам, и наш класс то разучивал эстонскую песенку про непослушную козу, то наряжал девчонок в украинские веночки с ленточками для танца, то шил длинные узбекские халаты, и я всякий раз рисовал на ватмане огромный герб очередной Республики, и ниже второго места за рисунок не получал, между прочим. Кем только я ни успел побывать за школьные годы!.. Больше всего понравилось, помню, быть грузином. Мы с пацанами рисовали тушью на рожах гусарские усы и брови, оборачивали фанерные кинжалы фольгой от "грузинского чая", и хмуро ходил по школе перед концертом, в папахах и бурках, наводя на девчонок праведный трепет и ужас.
С первого класса нам в голову вдалбливалось одно и то же: Мы - равны! Мы дружны! Друг за друга! Все люди братья! И это было нормально и естественно. Мы пели пионерские песни, построенные на тех же кирпичах - будь честным, трудись и гордись своей Родиной. Хотите верьте, хотите нет, но я застал тот период, когда слова "Честное пионерское!" имели потрясающий вес. Приперев к забору вруна или воришку, пацаны словно последнюю инстанцию выкрикивали сурово ему в лицо:
-- Скажи "Честное пионерское!"
И врун пристыженно отводил в сторону глаза, и всем было ясно, что тот солгал. И его отпускали с богом, дав подзатыльник для профилактики. И никому в голову не приходило нарушить такую священную клятву, такое святое "пионерское" слово. Да, сейчас это звучит странно. Но это было в моём детстве. И нарушить пионерское слово было страшно для самого себя, в самой душе. Я был готов выдержать любую взбучку, понести любую утрату, но сам перед собой лишиться честного пионерского слова - это было немыслимо.
... Так же особенно неприятно для меня утрачено нами сейчас и отношение к девочкам.
Я, как и всё моё поколение, по крайней мере в моей школе, был воспитан на том, что девчонки слабые, и их нужно беречь и защищать. Девчонке можно разреветься, ободрав коленку, а мне - ни в жизнь! Случайно толкнуть, а ещё хуже ударить девочку по неосторожности было очень неприятно и стыдно, помню. Сам ни раз сурово выговаривал другу, неловко повернувшемуся, либо руками махающему, задевшему нечаянно девчулю:
-- Дурак, что ли? Смотри, чего ты делаешь!..
И мы искренне настойчиво справлялись, что с девочкой всё в порядке и провожали её глазами, чтобы убедиться, что и вправду ничего страшного не произошло. В принципе это было и не мудрено. Девочки одевались, как девочки в те времена. Бантики, косички, сарафанчики, юбочки, сандалики... Каким уродом нужно было бы быть, чтобы обидеть такую?
Примерно такое же отношение школа воспитывала у нас и к старикам. "Бабушка! Давайте, я помогу!" - было совершенно обыкновенным делом. Вплоть до того, например, что дотащишь, бывало, сумку до подъезда, и кричишь издалека спешащей за тобой чёрти-где сзади бабульке:
-- Я вот тут поставил, бабушка! До свидания!
А бабулька кричит:
-- Спасибо, сынок!.. Ты шо ж бежишь-то?!.. Як сайгак...
А ты уже шуруешь по своим делам.
Если так вдуматься серьёзно, то в детстве моём самым страшным действительно было оказаться кем-нибудь нехорошим. Ужасным оскорблением было, если вас прилюдно заклеймят трусом или подлецом, а ещё страшнее - "предателем". Такое обвинение было настолько серьёзным, что слово это произносилось только в самых особых случаях. Вообще трепать языком попусту не приветствовалось. И за язык некоторые получали по всем параметрам. Слово имело вес и цену. Как ни странно, но тут особую роль сыграло наличие разного рода судимых граждан во дворе и их родственников... А в теме этой у меня материалу куча...
Я не политик, не журналист, не продвигаю ни каких партий. Я просто пишу.
Меня коробит словосочетание "развал Союза". Я так никогда не говорю. Распад, разделение, но никак не "развал". Да, мою страну разломали на части, разграбили, и пытаются сейчас ещё и измазать чем-то. Но это не было развалом. Развал, это когда хлипкая ненадёжная конструкция вдруг даёт крен и разваливается на части. А мою страну терпеливо подпиливали, подтачивали, и в самый трудный момент просто подтолкнули и грохнули о землю. И тут моя Родина в который раз возродилась из пепла, выжила и расцвела, и пригрела и сберегла рядом с собой верных своих сынов и дочерей. И можно слушать сколько угодно знатоков и специалистов, а я сам всё видел своими глазами.
Чтобы как-то сравнивать, надо знать. Чтобы знать правду, надо помнить. Чтобы говорить правду, тоже нужно знать и помнить. Я помню. И значит я знаю. И я знаю, что это правда.
Я в три года пошёл в садик. В семь лет - в школу. В 18 лет в армию. И так далее. Как и все вокруг.
Моя первая зарплата в 17 лет была 75 рублей 60 копеек, и в то время хлеб стоил 22 копейки (белая буханка 1 кг).
Часто восклицают особо "пострадавшие" - "Вообще ничего невозможно было достать! На зарубежные шмотки все молились!" Чего-то я не помню такого. Моя мама не молилась, точно. Смотрели на это с интересом, как на диковинку, согласен. Но совсем не страдали, уверяю вас.
Нас было трое детей. Все одеты-обуты. И особой надобности чем-то отличаться от всех у меня как-то не было вообще. И все мы были разные. Во дворе мы находили песочную кучу и у нас кипела работа. Мы строили дороги, мосты, тоннели. Девчонкам обустраивали спальни и дома для кукол. В течении дня из песочной кухни мы строили целый город с магазинами, школами и парками. Раскапывали для кукол пруды и строили им парикмахерские. Оторваться было не возможно. В течении строительства "города" были и ударные стройки, и аварии, и откровенные драки. Нам хватало кому железной лопатки, кому игрушечного грузовика - и "работы" было на весь день.
То одна, то другая мамаша, бывало, кричала с балкона:
-- Серёжа! мультики!
И мы брызгами неслись по домам, досмотреть кусочек мультфильма, а заодно и пообедать.
А потом мы выходили во двор, и начинался бесконечный пересказ мультика с тысячей импровизаций ключевых сцен и повторением "на бис".
Либо во двор выходил кто-то с мячом, и тут же затевался Межконтинентальный футбольный турнир. Всё, как и положено. По правилам. С судьёй, удалениями с поля и пенальти. Девчонки-болельщики спорили до хрипоты. Я был непревзойдённый вратарь. Я был Яшин. Команды по очереди были то Динамо "Киев", то Динамо "Тбилисси". Почему-то именно эти две команды у нас особо ценились.
А на следующий день я выходил во двор, поддерживая шорты двумя руками, так-как у меня были полные карманы мослов. И начинался Межконтинентальный турнир по мослам. До сих пор помню все правила. В мослы играли до самого позднего вечера. "Айкур", "таган", "кетсен", "ушур"... Кто помнит эти священные казахские слова? "Кешик", "лобан"... Я приходил домой уже с увесистым мешочком мослов, так как карманов не хватало, и мама призывала в свидетели всех святых, вытряхивая мослы в мусорку, пока я купаюсь в ванной. Но у меня всегда было припрятано "на чёрный день" немножко. Штук пийсят.
Вообще жизнь казалась лёгкой и интересной. Не воруй, не подличай, будь в коллективе, работай и помогай другим, и тогда ни где не пропадёшь.
Когда мне было лет девять, я своими глазами видел, как курит тётя.
Во двор прибежал взволнованный друган, и тут же шёпотом доложил, как только что "вун там" видел, как тётя курит. Мы стайкой рванули вдоль забора, и, пробежав пол микрорайона, уставились из кустов в указанном направлении. Действительно, спрятавшись в безлюдный уголок сзади дома, украдкой курила женщина, воровато озираясь по сторонам. Это было так удивительно, что я вечером рассказывал потом о происшествии маме, но она мне не поверила, уверяя, что мне это показалось.
В школе, я помню, тоже как-то видел, как два старшеклассника тайком курили, спрятавшись за углом спортзала. Это были два лоботряса-второгодника, и их все побаивались.
Я раньше сто раз видел, как тайком от нас (детей) курит мой покойный дед Толя. Почему-то это нельзя было делать при детях. И дед курил в сторонке, чтобы мы не смотрели. Дед курил всю жизнь. Я ни разу не видел, что бы курил отец. И он тоже никогда не видел меня курящим. Это заложено как-то само-собой. Ни мама, ни отец не видели меня с сигаретой. Мне сейчас за сорок, и до сих пор это правило действует.
... Все наши школьные праздники (а на праздниках школа вечно помешана была! То субботник (обожаю субботники!), то ещё чего), все праздники неминуемо сопровождались песнями или выступлениями. Я всё детство рисовал плакаты, а мама вечно шила нам с сёстрами костюмы. Ключевой темой каждого выступления было братство народов СССР. Словно в лотерею раскидывались "народности" по классам, и наш класс то разучивал эстонскую песенку про непослушную козу, то наряжал девчонок в украинские веночки с ленточками для танца, то шил длинные узбекские халаты, и я всякий раз рисовал на ватмане огромный герб очередной Республики, и ниже второго места за рисунок не получал, между прочим. Кем только я ни успел побывать за школьные годы!.. Больше всего понравилось, помню, быть грузином. Мы с пацанами рисовали тушью на рожах гусарские усы и брови, оборачивали фанерные кинжалы фольгой от "грузинского чая", и хмуро ходил по школе перед концертом, в папахах и бурках, наводя на девчонок праведный трепет и ужас.
С первого класса нам в голову вдалбливалось одно и то же: Мы - равны! Мы дружны! Друг за друга! Все люди братья! И это было нормально и естественно. Мы пели пионерские песни, построенные на тех же кирпичах - будь честным, трудись и гордись своей Родиной. Хотите верьте, хотите нет, но я застал тот период, когда слова "Честное пионерское!" имели потрясающий вес. Приперев к забору вруна или воришку, пацаны словно последнюю инстанцию выкрикивали сурово ему в лицо:
-- Скажи "Честное пионерское!"
И врун пристыженно отводил в сторону глаза, и всем было ясно, что тот солгал. И его отпускали с богом, дав подзатыльник для профилактики. И никому в голову не приходило нарушить такую священную клятву, такое святое "пионерское" слово. Да, сейчас это звучит странно. Но это было в моём детстве. И нарушить пионерское слово было страшно для самого себя, в самой душе. Я был готов выдержать любую взбучку, понести любую утрату, но сам перед собой лишиться честного пионерского слова - это было немыслимо.
... Так же особенно неприятно для меня утрачено нами сейчас и отношение к девочкам.
Я, как и всё моё поколение, по крайней мере в моей школе, был воспитан на том, что девчонки слабые, и их нужно беречь и защищать. Девчонке можно разреветься, ободрав коленку, а мне - ни в жизнь! Случайно толкнуть, а ещё хуже ударить девочку по неосторожности было очень неприятно и стыдно, помню. Сам ни раз сурово выговаривал другу, неловко повернувшемуся, либо руками махающему, задевшему нечаянно девчулю:
-- Дурак, что ли? Смотри, чего ты делаешь!..
И мы искренне настойчиво справлялись, что с девочкой всё в порядке и провожали её глазами, чтобы убедиться, что и вправду ничего страшного не произошло. В принципе это было и не мудрено. Девочки одевались, как девочки в те времена. Бантики, косички, сарафанчики, юбочки, сандалики... Каким уродом нужно было бы быть, чтобы обидеть такую?
Примерно такое же отношение школа воспитывала у нас и к старикам. "Бабушка! Давайте, я помогу!" - было совершенно обыкновенным делом. Вплоть до того, например, что дотащишь, бывало, сумку до подъезда, и кричишь издалека спешащей за тобой чёрти-где сзади бабульке:
-- Я вот тут поставил, бабушка! До свидания!
А бабулька кричит:
-- Спасибо, сынок!.. Ты шо ж бежишь-то?!.. Як сайгак...
А ты уже шуруешь по своим делам.
Если так вдуматься серьёзно, то в детстве моём самым страшным действительно было оказаться кем-нибудь нехорошим. Ужасным оскорблением было, если вас прилюдно заклеймят трусом или подлецом, а ещё страшнее - "предателем". Такое обвинение было настолько серьёзным, что слово это произносилось только в самых особых случаях. Вообще трепать языком попусту не приветствовалось. И за язык некоторые получали по всем параметрам. Слово имело вес и цену. Как ни странно, но тут особую роль сыграло наличие разного рода судимых граждан во дворе и их родственников... А в теме этой у меня материалу куча...