Актриса Ольга Остроумова об актерском пути, съемках и сильных мужчинах

20.06.2024 19:03

Начиная с дебютного для нее фильма «Доживем до понедельника», сыгравшая девятиклассницу Риту эта актриса входила в список самых популярных и ярких актрис российской сцены и кино. Легендарная Василиса и Женя Комелькова, она сыграла огромное количество ролей в кино, а в последние годы зрители особенно ценили спектакли «Ричард III» и антрепризный «Стеклянный зверинец», где она играла. Конечно, вы поняли: гость нашей редакции — Ольга Остроумова.

Она потрясающая. Слушать ее хочется часами, поскольку рассказывает и о себе, и обо всех жизненных обстоятельствах с огромной самоиронией и чувством юмора. Сегодня Ольга Остроумова нечасто дает интервью, активно работает и по-прежнему надежно защищена от звездной болезни внутренней честностью.

— Ольга Михайловна, вы с детства хотели на сцену?

— Сначала мама меня привела в балетный кружок, у нас был прекрасный Дворец пионеров, а руководила кружком некая Данилова, женщина лет пятидесяти, тогда мне показалось — пожилая. Занятия уже шли, я встала к станку — естественно, ничего не могла, а Данилова была строга. Я испугалась, и все на этом закончилось. Потом хотела быть… Не знаю кем. Увлекалась Эдит Пиаф, собирала книжки про нее, понимая — это чудо, так петь! У нас дома всегда пели, когда собирались, — папа был учителем в школе рабочей молодежи, к нам часто другие учителя приходили, родные приезжали, и все пели. Потом я два года ходила в Народный театр и еще до школьного выпускного уехала поступать. Мама напекла пирожков, билет купили, и я поехала в никуда, у нас даже знакомых не было в Москве, чтобы у кого-то остановиться.

— Как же отпустили-то? Представить невозможно...

— Да я как-то убедила близких, что поступлю и сразу получу общежитие. В ГИТИСе еще до первого тура были предварительные прослушивания, абитуриентов заводили десятками, а потом говорили, кому остаться. А меня не назвали. Я читала абсолютно не свой репертуар, нечто героическое, а еще у меня был страшно высокий голос, я потом и закурила, чтобы его сделать пониже, погрубее. Такой голос подходил бы травести, но я была очень даже крепенькая. И для меня, как я сейчас понимаю, было страшной неожиданностью, что моя судьба разрешилась так быстро — только приехала и мне почти сразу сказали «нет». И со мной случилось то, чего вообще не бывало никогда: я забилась под какую-то лестницу и скулила там взахлеб. Но меня точно кто-то держит на этом свете, может, потому, что папины предки, включая любимого моего деда, в семи поколениях священники. На этих прослушиваниях всегда помогали второкурсники и третьекурсники. И я услышала мальчишеский голос, я даже не видела его лица через свои слезы и сопли: «Возьми другой репертуар и иди на первый тур. Ты что думаешь, они тебя запомнили?» Я пошла в деканат с распухшим лицом и носом и говорю: мне негде ночевать. И мне дали место в общежитии на Трифоновской! В комнате было полно народу, человек семь, если не десять.

Я решила взять «Мороз и солнце, день чудесный», пошла с ним на первый тур и в результате прошла до конца. А потом у меня были потрясающие учителя — Варвара Алексеевна Вронская, преподававшая актерское мастерство, и Зоя Дмитриевна Курдюмова, вечный второй режиссер Ростоцкого. Учитель — это не тот, кто тебе назидания какие-то преподносит, а тот, от кого ты сам берешь то, что тебе нужно. И я от каждого из них брала… Однажды Вронская позвала нас порепетировать у нее дома, а жила она у Никитских Ворот. Мы пришли, она встречает, а с ней вместе выходят два взрослых ее сына-близнеца, у обоих синдром Дауна. Она говорит: «Познакомьтесь, это мой сын Сережа, это мой сын Алеша». Она играла у Станиславского и ушла, и я, увидев их, поняла тогда, почему. Гениальная женщина, какое великое достоинство было в том, как она приняла эту ситуацию.

— Вы заговорили об учителях, а я сразу вспомнила культовый фильм «Доживем до понедельника».

— Вы не поверите, но я сама этот фильм оценила относительно недавно. Включила телевизор, а там только-только начался его показ. Я начала смотреть и не смогла оторваться. Как он вообще мог появиться тогда, этот фильм? Никто не знает. А в наше время, когда историю стремятся переписать кто ни попадя...

— И пока, что ценно, его не пересняли! Кстати, а вы видели ремейк «А зори здесь тихие...»? И как вы, актриса, понимаете смысл ремейков?

— Не видела, не могу, не понимаю и не хочу понимать этого. Пусть делают, я не могу запретить, но смотреть не буду — и все.

— Как вам работалось, кстати, со Станиславом Ростоцким?

— Великолепно. Он меня проверял — мои реакции. Как-то подходит и говорит (а я сижу за партой): «А что бы вы сказали, Оля, если бы я сказал, что вы мне нравитесь?» Я говорю: «Ну это же нормально, наверное, нравиться?» «Хорошо, — говорит он, — а что бы вы сказали, если бы я сказал, что я вас люблю?» Я поднимаю на него глаза и говорю: «Ну вы можете меня любить, конечно. Как папа!» Вот какие мы были, абсолютно чистые. Я дословно передаю диалог.

— Ольга Михайловна, многие считают вашей визитной карточкой роль в фильме «А зори здесь тихие…». Она мощная, правда, но для меня вершина — «Василий и Василиса». Помню, что подростком прорыдала весь фильм и почти возненавидела вас за то, что вы так долго не прощали Василия! Вы были совсем молоденькая тогда, а играли такую возрастную роль…

— Мне было лет тридцать пять, кажется. Но меня старили: наносили невероятный пластический грим, когда сначала сильно растягивают лицо, потом мажут его чем-то похожим на клей, и ты весь покрываешься морщинами.

— А глаза? Они же молодыми остаются.

— Глаза притухают с возрастом, верно, но поскольку в фильме было много игры, молодость глаз как-то не замечалась. Там все было мощным: рассказ Валентина Распутина замечательный, и партнер у меня был прекрасный. И история абсолютно библейская. До такого прощения надо дожить, чтобы это понять… Помните, в конце она приходит к нему и говорит: «Прости меня за то, что я не могла простить тебя всю жизнь!» А он отвечает: «И ты прости меня!» Эта сцена просто невероятная. Я так благодарна судьбе, что у меня в жизни был этот фильм.

— Вас сразу утвердили на эту роль?

— Нет, все вообще вышло случайно. Василису должна была играть Инна Чурикова. Они с Михаилом Кононовым очень хотели повторить успех картины «В огне брода нет», но Панфилов почему-то ее не отпустил — не знаю почему, может, просто не хотел, чтобы она у других режиссеров снималась. И позвонили мне. Я приехала на Киевский вокзал, чтобы на 34-м троллейбусе доехать до «Мосфильма», но все было перекрыто — была какая-то эстафета. И я пошла на «Мосфильм» пешком, потому что я так устроена — ну как я могу не прийти, если меня ждут! Эта пунктуальность и обязательность у меня от родителей, наверное. Дошла, вхожу в кабинет Ирины Ивановны Поплавской, а рядом с ней сидит какой-то сморчок, оказалось — это Михаил Кононов, он в какой-то кепке и одежде странной, наверное, был на фотопробах. Он оглядел меня с ног до головы и говорит: «Нет, не то!»

— Честно говоря, прозвучало все это как-то обидно, ну а если совсем честно — хамски...

— Нет, мы не были знакомы, но в таких словах нет ничего страшного, поверьте. Поймите: он же с Чуриковой сниматься хотел и знал уже, какой это непростой сценарий... Он потом меня всю картину просто игнорировал, совсем я им не принималась. Но я ему благодарна, потому что благодаря этому была собрана, а мне, вероятно, хотелось доказать ему, что я — Василиса. А к концу съемок у меня какой-то проход был — из калитки в дом по двору. И вдруг Кононов ко мне подошел и говорит: «Вот это, старуха, ты хорошо сделала!» И потом мы с ним очень хорошо общались, не скажу, что дружили семьями, но приняли друг друга абсолютно.

— Но работать было непросто?

— Вы знаете, на съемках этого фильма у меня вообще было много открытий. Например, там кадр есть, где я сажусь корову доить. Кстати, на озвучивании я убеждала Ирину Ивановну, что в деревне маминой, в Алексеевке, под Бугурусланом, кричали так: «Зоорьк, Зоорьк, Зоорьк…», а не так, как было прописано в сценарии: «Зорька!» Так вот, я видела, как доят, но сама не доила никогда. И вот я сажусь на скамеечку, начинаю доить и… раздваиваюсь. Или растраиваюсь даже. То есть понимаю, что я — это я, актриса, и я не должна двинуться куда-то, чтобы не вылезти из кадра. А еще я — Василиса, но и не только она, я еще и моя бабушка по маминой линии, крестьянка, которая знает, как это делать, и руки эти у вымени — это ее руки, я-то не умею корову доить, а делаю это ловко! Я тогда поняла, что все, в наших поколениях накопленное, в экстремальный момент выходит...

В общем, я была сразу в трех измерениях и видела не свои, а бабушкины руки. А про свои руки я всегда думала, что они некрасивые, хотя по жизни чего я только ими не делала — и пилила, и строгала, и тачки с глиной возила. Но в фильме мне недоставало именно крестьянских рук — в кадре, где я поднимаю коня, например.

— А эпизод, когда Василисе приносят похоронки? Все было прописано в сценарии, или вы…

— Тогда тоже случилось что-то особенное. В сценарии было написано, что Василисе приносит похоронки председатель сельсовета, она его выгоняет за ворота и падает на деревянный настил во дворе. А я уже в материале была, понимала, что мы играем невероятный библейский сюжет. И я сказала Поплавской, что не знаю, как это играть. Вот тебе дают две бумажки — это все, что осталось от твоих сыновей. И я понимала, что если сейчас упаду — это будет актерская игра и чудовищная неправда — про горе, которое вместить в себя невозможно.

И я убедила Ирину Ивановну, что это нужно снять иначе. Но потом было другое… По сценарию Василий приходит, Василиса у комода, поворачивается к нему и говорит: «Сыновей наших Александра и Степана убило». Говорит сразу, как только он вошел. Но ведь в нас живут стереотипы — человека надо подготовить к такому известию, как же она может вот так сразу все ему вывалить, в лоб… Я измучилась, с Левитиным (режиссер М. Левитин был в то врем мужем О. Остроумовой. — «ВМ») советовалась.

И он мне сказал: «Но это же самый родной ее человек!» Но я опять не поняла до конца. И вот наступил день съемок. Я стою у комода и вдруг понимаю, что сейчас произойдет что-то совсем не актерское. Поворачиваюсь, а сказать ничего не могу — губа трясется. Но как-то выдавила из себя: «Сыновей наших, Александра и Степана, убило…» — и вдруг завыла после этого, как в деревнях на похоронах: «Ой, вы мои соколы, да на кого же вы нас оставили…» — и пошла к нему, и он меня обнял. Потому что ни подруга, ни соседка, никто не может разделить этого горя, это может только отец этих детей. Вот она, сложность жизни человеческой. Она ждала его и спасла, может быть, своим ожиданием, сделала так, чтобы Василий вернулся и они вместе оплакали своих детей. Так и сыграли. Грандиозная у меня профессия, она не прощает лжи.

— Не прощает, когда сыграно — как прожито. Ольга Михайловна, а это все же больше байки, получается, что молодые актрисы не хотят играть возрастных героинь?

— Не знаю, у меня никаких в этом смысле предубеждений не было, и роль была шикарная, и я всегда хотела быть русской актрисой.

— После нескольких лет работы в ТЮЗе у Хомского вы поработали в Театре на Малой Бронной и перешли в Театр имени Моссовета. Как, звезды не травили молодую красавицу?

— Вы знаете, нет. И я даже как-то убереглась от трудностей в отношениях с Ольгой Яковлевой.

— Хотя все вспоминают, что рядом с музой Анатолия Эфроса было невозможно… Об этом рассказывал и Валентин Гафт, кстати.

— Ну у Валентина Иосифовича были свои версии происходящего, и характер тоже непростой. Перед Яковлевой многие пресмыкались, причем даже некоторые внешне независимые люди. Но у меня с ней сохранились совершенно замечательные отношения, а когда она выпустила книгу, я позвала ее поужинать. Я вообще либо хорошо отношусь к кому-то, либо никак, и есть лишь два человека, с которыми не здороваюсь.

— А вы ведь застали ярких персонажей той театральной поры…

— Это точно. Когда я уходила из ТЮЗа, над ним витал дух зла — Илья Коган, тогда он был там директором. Я пришла и, абсолютно ничего не зная о нем, сказала: «Илья Аронович, меня приглашают на Малую Бронную, я хочу уйти». А он мне в ответ: «Понимаете, я ведь могу сделать так, что вас ни один театр не примет!» А у меня все идет не от ума, а как-то изнутри. Я подняла на него глаза и сказала просто: «Но ведь вы этого не сделаете». И как-то обезоружила его, что ли… Я поняла, что он сможет так сделать. И когда он пришел в Театр на Бронную, он его и разрушил.

Ну а в Театр Моссовета я ушла с Бронной потом, когда ушли Эфрос и Дунаев. Я помню все эти собрания. Я не понимала, как играть на сцене рядом друг с другом после того, что было друг другу сказано, а говорились ужасные вещи.

— А в итоге ваш театр какой?

— Какой мой театр… Тот, в котором служу!

— Понимаю, что критиковать коллег некорректно, но все же: как вы относитесь к нашумевшим современным постановкам?

— Я была членом жюри «Золотой маски» и несколько раз… изумлялась. Что-то непонятное, чужое мне на сцене было. Будто цель одна: эпатировать, эпатировать, эпатировать. И всегда найдется зритель, который на такое пойдет. А бывает и просто откровенное дурение. Я вот буду дурить вас, говорить, что это новый театр, постмодерн, выдавать это за некий «новый современный театр», — а вы верьте, смотрите.

— Не могу не спросить о личном. Вы были замужем за Михаилом Левитиным, потом — за Валентином Гафтом. В одном интервью вы сказали, что пережили крайне болезненный развод с Левитиным. Как вы решились на уход?

— Я русская женщина и могу терпеть долго. Но когда говорю «все», значит — все. Когда наступили на мое женское достоинство, я уже не просто умом или сердцем не стерпела, я поняла, что дальше я либо есть, либо меня нет как человека. Я как жена все узнала последней.

— Два сильных, мощных мужчины были рядом с вами. Каково это было?

— Но мощнее оказалась я. Мощнее и того, и другого.

— В том смысле, что все тащили на себе?

— Всегда. К 75-летию моему обо мне сделали фильм, я его и не смотрела сначала — ну как-то странно о себе смотреть кино, правда? А потом звонит сын Миша: «Мама, мне позвонил папа, причем в восемь утра, и кричал — какая у вас прекрасная мама, без нее нет мира, нет жизни, вообще ничего нет, какая она прекрасная!» А позже Левитин все то же самое сказал мне.

Сейчас все улеглось, мы как-то даже Новый год праздновали вместе: он с Машей, женой, и мы с Валей. И я никогда не мешала детям с ним встречаться. Но боль уходила несколько лет.

— Но и Валентин Иосифович был не прост…

— Валя долго не мог меня принять такую, какая я есть. У него были, видимо, до этого какие-то другие женщины, другой опыт общения. Они все, по его словам, как-то его обирали, трясли, и он все время думал, что я тоже буду его обирать. Зарабатывал он хорошо, мне вот нужно было приложить усилия, чтобы заработать, а к нему деньги шли сами. Я помню, он лежит на даче на диване и говорит: «Нет, мы не подходим друг другу!» А я всегда была «нараспашку», что, кстати, многих отпугивало. В общем, когда он десять раз повторил эту фразу, я сказала: «Если ты еще раз это скажешь, мы расходимся!» И он замолчал. Ну а через несколько лет он все понял. Оказалось, что о нем заботятся, дарят ему подарки, а он их страшно любил, и никто его не «трясет», а себе я вообще ничего не покупаю. Ему трудно было поверить в то, что я такая, какая есть. Но потом он это понял. И даже посвятил мне десять строк, конечно же, все преувеличив.

— Это изумительное стихотворение «Освещена лучом…». Он с такой гордостью рассказывал в интервью, что вы читаете на концертах его стихи!

— Полностью я оценила их только после его ухода… Я Валю считала человеком без кожи. Как это ни странно: вроде он такой острый, все боятся его языка. А для меня он был олицетворением розы из «Маленького принца»: он выпускал заранее шипы, чтобы, не дай бог, его не ранили. Он грандиозно мог сказать. Например, мы однажды выпускали спектакль априори провальный, ставил его Мильграм. Я шла на него, как Зоя Космодемьянская, понимая, что провал неминуем, но отказаться было невозможно. И я попросила Валю посмотреть. Он посмотрел и сказал мне коротко: «Это что-то из жизни клопов!» И я абсолютно так же, как вы, расхохоталась — ну а что было делать?

— Но это правда смешно. А за что-то он хвалил?

— Про антрепризный спектакль «Стеклянный зверинец», поставленный Александром Мариным, сказал: «У тебя эта роль — на «Оскар»! Он говорил сразу то, что у него есть. Я это ценила. Он никогда не хотел обидеть кого-либо специально. Но «клубника в сметане — Доронина Таня» — это разве не правда? Сейчас собирают его четырехтомник, там все лучшее собрано.

Когда мы взяли кредит и купили квартиру, я с ног сбилась, занимаясь ремонтом: все время надо было следить, как и что тут делается. И вот убрали жуткую грязь, все доделали, и Валя приехал. Вошел, покрутил головой и говорит: «А знаешь, как это будет называться? Музей-квартира Гафта». Ну, конечно, я возразила: тут еще и Остроумова будет жить! Смешно и тепло вспоминать… Валя рассказывал, что Шура Ширвиндт, когда пошли слухи о нашем романе, спросил у него: «Валь, а у тебя правда что-то закрутилось с Остроумовой? Ты что! Она же святая!» Но я не святая, конечно.

— А как вам подрастающее поколение? Это «поколение гаджетов» принято ругать.

— Я о поколении могу судить лишь по внукам, их у меня пятеро, последней внучке всего годик, так то про нее пока ничего не скажу, а старшие — замечательные, с ними есть о чем поговорить. И у нас в театре тоже много молодых, все они разные. По-моему — ничего! А легкомысленными были и мы… Когда про меня делали фильм, внук Захарка сказал: «Я долгое время думал, что бабуля моложе мамы». Возраст я не скрываю.

ФИЛЬМОГРАФИЯ

Доживем до понедельника (драма, 1968)
А зори здесь тихие... (драма, 1972)
Любовь земная (мелодрама, драма, 1974)
Судьба (драма, 1977)
Хомут для Маркиза (соцдрама, 1977)
Гараж (трагикомедия, 1979)
Мелочи жизни (семейная драма, 1980)
Василий и Василиса (драма, 1981)
Сестра моя Люся (драма, 1985)
Вдовий пароход (драма, 1989)
Женщины, которым повезло (драма, 1989)
Очарованный странник (драма, 1990)
Змеиный источник (триллер, 1997)
Бедная Настя (сериал, 2003–2004)

ДОСЬЕ

Ольга Михайловна Остроумова (родилась 21 сентября 1947, Бугуруслан, СССР) — советская и российская актриса, народная артистка Российской Федерации, лауреат Государственной премии СССР.

Стала любимицей миллионов зрителей после картины С. Ростоцкого «Доживем до понедельника». Самой большой своей творческой удачей в кино актриса считает роль Василисы в фильме «Василий и Василиса». По признанию актрисы, если бы не было этой роли, не появилась бы и театральная роль Анфисы из спектакля «Вдовий пароход», поставленного Г. Н. Яновской на сцене Театра имени Моссовета.