Одиночество семьи

Новость о том, что Фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» предложил ввести в закон норму об изъятии родителя из семьи, появилась в огромном количестве СМИ со ссылкой на РБК. В первоисточнике фраза была вынесена в заголовок так: «Изъятие родителя из семьи». В тот же день руководитель фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская написала в Фейсбуке: «Так. Уважаемые все. Я не предлагаю изымать родителей из семьи. Я себе слабо вообще представляю, как можно изъять из семьи родителя. Это что значит? Это какая-то суперискаженная трактовка».

Сейчас, когда уже ситуация прояснилась, мы решили поговорить с Еленой Альшанской о тех предложениях, которые были переданы президенту Владимиру Путину во время его ежегодной встречи с членами СПЧ. Что действительно пытался донести до руководства страны известный фонд?

Ледяная пустыня

— Если оставить за скобками «изъятых родителей», основные ваши тезисы в СМИ были изложены верно?

— Да. В нашем тексте нет никаких законодательных предложений. Мы изложили только наши концептуальные мысли о том, что важно поменять в подах к проблеме социального сиротства. Это то, что мы уже давно стараемся донести до всех, и текст этот мы рассылали коллегам для обсуждения.

— То есть, страна несколько дней обсуждала, — не могу здесь обойтись без оксюморона, — «старую новость»?

— Мы вообще не ожидали такого резонансного обсуждения, я просто передала члену СПЧ Кате Винокуровой текст о защите прав детей и поддержке семьи, рассказала ей свое видение основных проблем системы. Мы над этим работаем уже 15 лет.

Важно, чтобы все понимали: нет такого термина «изъятие», когда речь идет о живых людях. Есть термин «отобрание», и это предполагает, что вы отбираете у кого-то, кто имеет некие права на того, кого вы отбираете. Родители — это люди, которые обеспечивают воспитание ребенка, они несут ответственность за ребенка, и ровно поэтому у них его можно отобрать.

Для нас сейчас важно, прежде всего, чтобы обратили внимание на понимание вот чего: когда в семье насилие, ребенка зачастую невозможно защитить. И единственное решение на сегодня – это детский дом. Так не должно быть. Но у нас есть и противоположная проблема. В приютах и детских домах находятся дети, которых дома никогда не били, по отношению к ним не было насилия, их надо было не спасать от родителей, а спасать их вместе с родителями. То есть, речь идет о помощи семьям, которые не в состоянии справиться с тяжелыми жизненными обстоятельствами.

Например, в селе у семьи сломалась печка, нет дров, не на что это все исправить, а на дворе зима. Детей забирают у родителей, чтоб не замерзли, вместо того, чтобы помочь справиться с проблемой.

Люди остаются один на один с бедами и в больших городах: например, они потеряли жильё или работу и не могут снимать квартиру, так как нет денег. Для таких ситуаций у нас должны быть совершенно другие механизмы и уж точно, никаким образом, не отобрание ребёнка у родителей.

— Когда родители не справляются с жизненными трудностями, их лишают прав?

— Нет. Чаще всего предлагают разместить ребенка по заявлению в детский дом или приют. И вот, когда родители все равно не справляются со своим обстоятельствами, — тогда подают на лишение или ограничение прав.

Есть много других ситуаций. В семье пьют, но нет насилия в отношении ребёнка. И здесь тоже можно было бы работать с семьёй, но родителей сразу ограничили в правах или даже лишили — там, где тоже надо было помогать с реабилитацией, социализацией. Этого не происходит. Или происходит формально или непрофессионально. Многие существующие варианты помощи на результат не работают и помочь не могут.

— А по какому закону происходит отобрание ребенка? Там есть какое-то определение, позволяющее лишать родительских прав: если, например, семья попала в трудную ситуацию и не может из нее выбраться — потому?

— Нет, у нас есть в законе ровно одно определение — непосредственная угроза жизни и здоровью. А что это такое и как именно понять, есть угроза здоровью или нет, сотрудники органов социальной опеки должны определить на глазок, на свое усмотрение. Нет ни четких регламентов, ни профессиональной работы. Просто на том основании, что в опеке работают обычные люди, более или менее адекватные, у нас не происходит сотен тысяч отобраний в год. Но законодательство настолько не конкретное, настолько широкое и настолько не предполагает никакой профессиональной оценки ситуации, что просто удивительно, что все остается хотя бы так, как есть, а количество сирот при живых родителях не увеличивается в космических масштабах.

Так как после отобрания ребенка, сотрудники опеки обязаны сразу в суд подать на лишение или ограничение родительских прав родителей, они чаще всего этой статьей не пользуются. Потому основная масса отобраний — дело рук полиции, мимо этого законодательства. В этом случае усмотрение исполнителей ещё более неопределенное.

Должны появиться профессионалы, которые могли бы отличить ситуацию, когда нужно спасать ребенка от семьи, от той, когда семье просто требуется помощь. Физическое и, тем более, психическое насилие — очень сложно оценить: ребенок упал или его избили? Вопросов, на которые мог бы дать ответы только профессионал — много. Но как только начинаешь говорить, что надо обучать специалистов по правам детей — это многих пугает, у людей возникают какие-то жуткие страхи: «вы что, будете кого-то учить, как внедряться в семью?» Да, конечно. Нужно учить различать, когда родители не справляются от того, когда они изощрённо издеваются и становятся угрозой для своих детей.

При этом идея о том, что это не должна быть опека или социальные службы, а пусть с каждым подозрением о насилии работает полиция или следственные органы — ужасна. Это значит, что семья сразу становится потенциальным преступником со всеми составляющими наших уголовных процессов. Вот тут уже никакого бережного отношения к семье невозможно представить. Поэтому правоохранительные органы надо подключать, только если становится понятно — речь идёт о серьезных преступлениях.

Конечно, точно также нельзя тревожную информацию игнорировать. Надо разобраться. И если родители просто не справляются с воспитанием — помочь им найти другие подходы. А сразу подключать полицию — значит, всех сделать уголовниками.

Предсиротское состояние

— Что за люди работают сегодня в опеке? Есть ли у них какое-то специальное образование? Они же, по сути, вершители судеб, но их действия иногда просто поражают.

— В органах опеки работают обычные люди — они разные, у них нет никакого специального вузовского образования. Они проходят курсы повышения квалификации, получают, в основном, юридические знания. Тот набор, который у них есть в работе — это, как я уже говорила, статьи широкой и не конкретной области законодательства, которые дают им очень много полномочий и обязанностей. Из закона совершенно не понятно, как эти полномочия и обязанности выполнять в отношении кровных семей, поскольку весь их функционал, по сути, прописан под поиск для ребенка новой семьи и контролем над ней. А вот как ребенок становится сиротой — про это два с половиной слова. Вот — раз, и он уже без попечения родителей, потому что, к примеру, семья бедствует…

— Недавно в Удмуртии ребенок с ДЦП пять дней просидел рядом с умершей мамой и погиб сам. После этой чудовищной трагедии там решили провести рейд по семьям с детьми инвалидами и нашли аналогичную ситуацию: мама умерла, ребенок с ДЦП, к счастью, оказался жив, хотя тоже сидел рядом с телом несколько дней. Органы опеки не вмешивались, а туда, где семьи, по их мнению, бедствуют, приходят и отбирают детей…

— Здесь вопрос: знали ли об этом органы опеки? Они не ходят по семьям, не проверяют — и хорошо, что это так. Они должны реагировать на сигнал. Почему никто не сообщил — вот вопрос, но он не к органам опеки — это не зона их ответственности

— Но ребенок с ДЦП с больной одинокой мамой — разве эта ситуация не в зоне риска? Почему семью не держали на контроле?

— Я знаю эту историю только из СМИ, без подробностей, но исходя из того, что никто почти за неделю мамы не хватился, не забил тревогу, не начал искать, подозреваю, что она ни с кем не коммуницировала. Такое бывает — люди живут достаточно одиноко. Вопрос к соседям: почему не услышали криков ребенка, слышимость обычно в наших домах такая, как будто они сделаны из картонки. Либо они жили в доме с толстыми стенами, либо это вопрос равнодушия. Но, повторюсь, это не вопрос к органам опеки, — они не должны за этим досматривать.

Понимаете, если будут каждого одинокого родителя проверять, контролировать, то ничем хорошим это не кончится. А вот какой может быть инструмент? Ребенок с инвалидностью — и, конечно, должны быть службы, которые маму сопровождают, помогают и знают о ней. Но очевидно — таких служб по факту нет. Должны быть помогающие центры, в которых людям можно было бы получать регулярную помощь, реабилитацию — и тогда шансов вот так вот выпасть, вывалиться из коммуникации, нет. Еще очень важны в такой ситуации сообщества родителей, группы взаимной поддержки.

Нам важно пройти между Сциллой и Харибдой. Спасти детей, страдающих от родителей, представляющих угрозу детям, отличать родителей, которые просто не уследили в какой=то момент за ребенком или не справляются с воспитанием, помочь тем, кто в бедственном положении — и при этом не выстроить систему тотального контроля, когда станут в каждую квартиру с мамой одиночкой ставить видеокамеру. Важно не пойти вот в эту сторону.

— Да, это тонкая грань.

— Нужно ни в коем случае ее не перейти. Мы предполагаем, что большинство родителей нормально относятся к своим детям, не жарят их на сковородке, а читают им сказки. Поэтому по домам никто не ходит и не проверяет. Но если поступила информация, что детей мучают, истязают, выйти к ним должны те люди, которые смогут в этом разобраться, а не кто попало.

—— Но в органах опеки, как я поняла, таких профессионалов нет.

— Я думаю, что все это должна делать не опека, а специальные службы в соцзащите. На первичный опрос должны выходить психологи и социальные работники, специалисты по работе с семьей. В каких-то ситуациях — медики, если ребенок с инвалидностью, и есть сигнал, что родители что-то такое делают, что ему вредит, — все сильно зависит от ситуации. Каждый сигнал должен тщательно изучаться — насколько он адекватен и какова причина возникшей ситуации.

Например, родитель действительно наказал ребенка очень сильно. В нашей стране, к сожалению, для многих семей побои — часть воспитательного процесса, чуть ли не социальная норма. Пока это так, а не иначе, нужно понимать, что большая часть родителей, для которых это норма, — не садисты. Они ведут себя так, потому что в детстве их так же «воспитывали», либо просто не справляются с поведением ребенка. Задача профессионалов научить их, объяснить, что это не воспитание, а вред ребенку. Что побои — это не нормально. Но родителям никто не помогает, всем все равно, пока ты не умер, или пока к тебе не пришла полиция. А когда полиция пришла — ты уже преступник.

То есть государственная система такова, что она совершенно не настроена на поддержку семьи, на исправление сложившейся ситуации. Странно, что мы требуем от родителя очень много и ничего не даем.

ПРОДОЛЖЕНИЕ