«Кровавые когти и клыки профессора Пинкера». Ч.1.

Print PDF

В продолжение «Об агрессии»

Введение

Нам часто рассказывают про «природную агрессивность» людей и определяющем влияние «кровопролитий» в ходе антропогенез на становление человеческих качеств и поведения – кто «попавшись» на ошибки биологического редукционизма, кто из идеологической заданности, чтобы убийства и другие подвиги сегодняшнего «мира насилья» ставить в вину индивидам, не общественным отношениям, «сковывающим одной цепью «верхних» и «нижних». «Плохая наука» первых, индоктринация вторых обычно поддерживают и усиливают друг друга ввиду выгодности такой амальгамы: уж больно подобные интерпретации гармонируют с Homo homini lupus est рыночных обществ, почему СМИ немедля подхватывают истории про «ген агрессивности«, «естественные различия» женщин и мужчин (часто с подачи самих исследователей, заинтересованных в подобной рекламе), но не торопятся пересказывать объяснения других исследователей, что здесь некорректно в научном плане. Да и у образованной публики эти идеи нарасхват.

Что откровенно признаёт в «Чистом листе» С.Пинкер – без этой идеи не объяснить факты априорной настроенности людей, живущих в очень разных типах социумов, на равенство с кооперацией вместо конкуренции, и не обоснуёшь «естественность» общества, основанного на конкуренции, частной собственности и свободе предпринимательства, с естественным для него классовым разделением и напряжением против «других», от подозрений и неприязни, до открытой агрессии, войн и убийств. А тут это возможно, скажем, через гипотезу антрополога Стивена Боулса, о выработке т.н. парохиального альтруизма (т.е. альтруизма только к «своим», не к людям вообще) отбором, следующим из «ожесточённейших и кровопролитнейших» первобытных войн. И главным доказательством того и другого (а разом и действенности отбора на агрессивность у Homo sapiens), выставляют очень высокие цифры потерь ранеными и убитыми в войнах и межындивидуальных конфликтах в первобытных и предклассовых обществах, охотников–собирателей, садоводов и земледельцев.

См. показательную таблицу из такого аргументации на рисунке; сторонники этой позиции таких сделали много, за что оппоненты характеризовали её — см. заголовок. Увы, подобные выводы из такого рода данных кажутся очевидными, почему их принимает, скажем, Е.Н.Панов, в свой книге «Человек: созидатель и разрушитель» едко и метко критикующий представления социобиологов о нас грешных (а «когти и клыки» — их неотъемлемая часть).

Даже у народов, имеющих репутацию «мирных», «бегущих конфликтов», вроде койсанских племён, пигмеев ака и пр., «потери» ранеными и убитыми во внутри-, часто также межгрупповых конфликтах выше, чем в Нью–Йорке и других «мировых столицах», считающихся криминализованными (хотя Пуэрто-Рико, Виргинские острова, Сальвадор, Колумбия, Венесуэла, Тринидад и Тобаго, Мексика, вполне соответствуют этому уровню или превышают его. К слову, в Папуа-Новой Гвинее, поколение назад жившей в каменном веке, их частота существенно ниже, чем в этих странах, имеющих более чем столетнюю традицию современного развития, пусть зависимого, и демократии).

«Совершенно очевидно, что [пигмеи] ака избегают любого проявления физической агрессии. Так, если она направлена на ребенка со стороны одного из супругов, это может послужить поводом к разводу. Сами ака подчеркивают свое отличие в этом отношении от соседей нганду (банту), которых они считают людьми агрессивными. У тех случаи домашнего насилия вполне обычны, а у ака крайне редки.

Потасовки здесь могут инициироваться индивидами обоих полов, но чаще женщинами (7 из 10 наблюдавшихся эпизодов), по сравнению с 9 из 17, где  инициаторами были мужчины. Если мужчина бьет женщину, она обычно дает сдачи, чего не бывает у нганду. При дележе пищи важную роль играет репутация присутствующих, и лишь немногие из них обладают правом решения. Требования добавки может рассматриваться как агрессивное поведение. Считается, что отказ ака от растениеводства обусловлен как раз тем, что его продукция может стать объектом требований со стороны родичей уступить часть ее им.

Между тем проявление гнева и угрозы применения физического насилия всячески осуждаются. Все это, как считают аборигены, может послужить причиной распада лагеря и усиления опасностей со стороны колдунов. В соперничестве молодых мужчин на почве любовных связей они пользуются сплетнями в попытках принизить достоинства и привлекательность конкурента. Зарегистрированы 669 случаев смерти, из которых только в 33 (5%) оказались следствием несчастных случаев и насилия. К нему мужчины предрасположены в большей степени, чем женщины, и только они могут оказаться в роли убийц.

Основные причины смертности паразиты и инфекционные заболевания, причем подвержены им в основном дети возрастом до 15 лет» (Hess et al., 2010: 334–335, цит.по Панов Е.Н. «Человек — созидатель и разрушитель. Эволюция поведения и социальной организации«. М.: ЯСК, «Лазурь», 2017.).

«Очень похожую картину этических норм мы видим у эскимосов. По свидетельствам этнографов, в детях с самого раннего возраста поощряются такие качества, как миролюбие, великодушие, терпимость к ближним, скромность и стремление к кооперации. Какая-либо враждебность в отношениях между людьми категорически осуждается. Ее, как и других проявлений конфронтации всячески избегают также группировки при встречах друг с другом (Knauft 1987: 458, цит.по Е.Н.Панов, op.cit.).

Бушмены !кунг… обычно описывались этнографами
«…как народ чрезвычайно миролюбивый и лишенный агрессивности, что отчетливо отражено, к примеру, в заголовке книги Элизабет Томас (Thomas 1959). Много говорилось о том, что они испытывают предубеждение против любых противостояний, избегают физического насилия и выработали ряд традиционных норм, способствующих избеганию конфликтных ситуаций. Бушмены, например, хорошо понимают и объясняют чужеземцам, что жизнь в большом коллективе чревата возникновением вражды (Clark 1968; сравни со сказанным выше о пигмеях ака — Е.П.).

В то же время систематические исследования, проведенные Р. Ли (1979: 398), показали, что смертность на почве насилия составляла здесь в период между 1920 и 1955 г. 29.3 случаев на 100 000 человек в год. Это почти в три раза выше соответствующих показателей для США в 1953 г., а они наиболее высоки среди всех западных обществ» (Keeley 1996: 29; Knauft 1987: Table 2).

«Всегда и везде интересы личности так или иначе вступают в противоречие с интересами прочих людей, и это служит причиной не только банальных ссор и склок, но подчас может приводить и к самым тяжким последствиям.

Как мы видели, убийства случаются даже у ака, которых можно уверенно считать почти что олицетворением кротости. А у эскимосов, которые столь очевидным образом придерживаются стремления к миролюбию, насилие с летальным исходом, по свидетельствам целого ряда наблюдателей, — явление вполне обычное. По опросам пятнадцати взрослых мужчин, членов одной из группировок, выяснилось, что девять из них (60%) признали вину в однажды совершенном убийстве, а еще двое (13%) были на волосок от преступления (Knauft 1987: 458, цит.по Е.Н.Панов, op.cit.).

Такого рода данные широко используются в аргументации той части научного сообщества, члены которой стоят на позициях отрицания исходно миролюбивой природы отношений в обществах охотников-собирателей. По этому принципиальному вопросу среди антропологов проходит водораздел между этой точкой зрения и взглядом, согласно которому стремление к кооперации в обществах ранних гоминид должна была существенно сдерживать любые проявления неуживчивости. Брюс Ноуфт в начале цитируемой статьи кратко излагает содержание нескольких теорий, взятых на вооружение той либо другой группой исследователей. Далее он пишет:

«Как это видится сегодня, вполне вероятно, что обе позиция частично справедливы. Если же сосредоточиться на эгалитарных обществах, общая картина социальных отношений выглядит по большому счету мирной, но перемежаемой (punctuated by) вспышками агрессивности. Когда они возникают, поведение выходит из-под контроля и выливается в эпизоды смертоубийства. Именно это и может служить причиной высоких оценок летальности конфликтов вопреки низкому уровню агрессивности в целом» (там же: 459)» (Е.Н.Панов, op.cit.).

Ошибки сравнений первобытных убийств или «войн» с современными

Однако сравнение «их» убийств с военными/криминальными потерями современного общества просто ошибочно. Нарушается известное правило логики – сравнивать на одном основании, и сразу по многим позициям, в совокупности делающих эти потери несопоставимыми. Во–первых, у этих народов военные действия между деревнями или обществами идут «на всю глубину» занимаемой территории, в необходимости убивать и риске быть убитым нет разницы между «фронтом» и «тылом», т.ч. сравнивать надо с «фронтом» войн современности.

Во–вторых, анализ поведения в ситуациях, ведущих к убийствам, у этих народов показывает, что они изо всех сил стараются сдержать агрессию, избежать конфликтов, относятся к тому и другому крайне отрицательно но, коль уж случилось, не могут остановить автокаталитического подъёма враждебности до ранений и смерти включительно. Причина – в неразвитости культуры примирения, прогрессировавшей всю человеческую историю, от локальных и частных приёмов в традиционных обществах [о них см. «Войну и мир в ранней истории человечества«], до специальных институций международного уровня в современности: мирных договоров, коллективной безопасности, «принуждения к миру» агрессоров, ООН и т.д. Т.е. при такого рода сравнениях нарушается главное требование логики — сравнивать на одном основании (в нашем случае — на одном уровне разнообразия и развитости средств примирения, поведенческих, институциональных и технических).

См. ниже анализ факторов, определяющих регулярные войны у т.н. «свирепых яномамо», индейского народа в Венесуэле, по материалам Наполеона Шаньона. Последние подаются обычно (в т.ч. им самим, в публикациях в Science и другие престижные журналы) как одно из обоснований «кровавых клыков и когтей»:

«Изучение индейцев яномамо в Амазонии на протяжении последних 23 лет показало, что 44% мужчин в возрасте 25 лет и старше участвовали в убийствах соплеменников и около 30% смертности в этой когорте происходит на почве насилия. Почти 70% взрослых индивидов в возрасте свыше 40 лет потеряли по этой же причине близких родичей. Демографические данные свидетельствуют о том, что мужчины-убийцы имеют больше жен и более многочисленное потомство, чем те, которые в убийствах не участвуют» (Chagnon 1988: 985).

Однако вся совокупность собранных им данных опровергает «свирепость» и указывает на совершенно иные причины войн, чем называются в расхожих мнениях, см. анализ Аллена Джонсона и Тимоти Эрла в «Эволюции человеческих обществ. От добывающей общины к аграрному государству»

(Перевод с английского И. В. Кузнецова и Е. Веремеевой под научной редакцией О. Масловой-Вальтер и М. Маяцкого;  я это так подробно указываю потому, что то и другое сделано необычайно качественно, в т.ч. отмечены все непонятные нам особенности терминологии авторов, обозначены все случаи расхождения их идей с полевыми данными, привлекаемыми для их обоснования.

В авторском изложении видно огромное влияние марксистских представлений о социальной эволюции, восходящих к «Происхождению семьи, частной собственности и государства» на антропологов все 135 последующих лет. Сами авторы хоть не марксисты, но близко, источник развития у них не внутри самих обществ, а вовне — демографический рост и технологический «ответ» на этот «вызов», меняющий общество в меру его успешности. Издано, как ни странно, институтом Гайдара в 2017 году).

Яномамо Венесуэльского нагорья: не «свирепые», но зажатые в угол

Яномамо представляют особый интерес для последователей материалистической теории из-за трудностей в объяснении их необычных войн (Chagnon and Hames 1974; Harris 1974). Центральным является следующий вопрос: что служит поводом для частых и внезапных войн у яномамо, в которых гибнет очень много людей, — скудные материальные ресурсы или борьба за другие, нематериальные, ценности (Lizot 1989)?

Шегнон¹ (Chagnon 1968а, 1968b) подчеркивал в своих описаниях яномамо, что они сражаются по разного рода причинам: из-за недостаточного количества женщин; из-за подозрений в колдовстве и возможного ущерба, им нанесенного; из-за слабой политической системы, не способной предотвратить войны.

Харрис (Harris 1974: 102; 1979) справедливо утверждал, что такой эклектичный взгляд не дает удовлетворительного объяснения войнам у яномамо. По его мнению, яномамо сражаются за охотничьи угодья, в особенности за доступ к скудным запасам пищевого белка. Шегнон на это возразил (Chagnon 1983), что, хотя яномамо действительно считают мясо ценным и редким продуктом, его данные говорят о том, что их пищевой рацион включает достаточное количество белков (Chagnon and Hames 1979).

В недавних работах Шегнон приблизился к биоэволюционной концепции «инклюзивного соответствия», стараясь доказать, что победы в войнах и политическом маневрировании коррелируют с успешным воспроизводством: попросту говоря, мужчины яномамо сражаются не только за женщин, но и за «средства воспроизводства». Агрессивные мужчины оставляют больше потомства, чем мужчины, которые позволяют себя запугивать и подчинять. Таким образом, дискуссия Харриса и Шегнона о причинах войн у яномамо частично явилась продолжением спора (о котором мы говорили в разделе 2) между теориями, фокусирующимися на воспроизводстве и естественном отборе (Шегнон, эволюционная биология), и теориями, которые фокусируются на производстве и адаптации (Харрис, культурный материализм).

Мы попытаемся доказать, что для понимания войн у яномамо необходимо принимать во внимание оба эти объяснения, основанные на биологической мотивации. В этом разделе мы покажем, что войны у яномамо в конечном итоге объясняются конкуренцией за ресурсы, включающей в себя, в числе прочего, конкуренцию за партнеров и за охотничьи угодья. Возникает вопрос: почему такая конкуренция, будучи универсальной для всех социокультурных уровней, приводит к особому типу войн у яномамо? Войны у яномамо занимают промежуточное место в эволюции между отсутствием войн в группах, стоящих на уровне семьи, и организованными и обыденными формами войн, о которых мы будем говорить в следующих разделах. Яномамо, похожие на миролюбивых мачигенга (случай 3) способами адаптации к жизни в тропическом лесу, переступили роковой порог от культурного акцента на контроле над агрессией к акценту на контроль посредством агрессии.

Окружающая среда и экономика

Яномамо² (Chagnon 1983), известные также как яноама (Биокка 1972; Biocca 1971; Smole 1976) и вайка (Zerries and Schuster 1974), традиционно заселяют нагорья у истоков рек Ориноко и Риу-Негру в Венесуэле и Бразилии. Хотя этот регион обычно считается частью тропических лесных низменностей Южной Америки, а его народы причисляются к амазонским, в действительности эти нагорья отличаются от тропических низменностей, которые их окружают. В большинстве исследований яномамо описываются как сообщества, которые недавно мигрировали с нагорий на «девственные» низинные территории (Smole 1976: 226), но мы здесь говорим о сообществах, значительно отличающихся от горных яномамо (см. карту B в Migliazza 1972: 17).

Река Ориноко берет свое начало в Гвианском плоскогорье, характеризующемся скалистыми выступами и хребтами из древнего гранита и метаморфических³ скал, сильно выветренных и образовавших замысловатую и неравномерную последовательность из холмов и долин. За исключением редко встречающихся аллювиальных выбросов, почвы бедны:

«Ни одно из этих нагорий из осадочных скал не подходит для сельского хозяйства. Кажется, что на Гвианском плоскогорье земледелие возможно только в низменностях долин, а они не отличаются особым плодородием» (Sauer 1948: 320; см. также Lathrap 1970: 42).

Высотность региона, который традиционно занимают яномамо, варьируется от 1 тыс. до 4 тыс. футов. Горы высотой до 6 тыс. футов, похоже,

«необитаемы, покрыты кустарником и низкой порослью и весьма каменисты»

(Smole 1976: 32–33) и практически не используются. Регион напоминает остров, вздымающийся над морем тропического дождевого леса, простирающегося по берегам рек, входящих в дренажную систему Ориноко и Северной Амазонки. Нагорье холоднее и засушливее низин дождевого леса, и оно поддерживает уникальную биоту⁴ (Anduze 1960: 186–187; Chagnon 1983: 55).

Андузе (Anduze 1960: 173) заметил, что если вдоль рек на низких участках суши дичь находится в изобилии, то на возвышениях ее все меньше, — ​факт, который он отчасти объяснял интенсивной охотой горных яномамо. Смоул (Smole 1976: 41, 131) также отмечает, что на нагорье природная пища вообще и дичь в частности менее изобильны. Рыбы также мало, и она в меньшей степени пополняет рацион у яномамо нагорий, нежели у живущих в низинах (Chagnon 1983: 102). Таким образом, Гвианское плоскогорье, не будучи географически островом, является тем не менее отдельной экологической зоной, для которой характерны бедные почвы и жители которой могут рассчитывать лишь на скудную пищу из природных источников (Hames 1997а: 3–5).

Яномамо населяют Гвианское плоскогорье с незапамятных времен, и, возможно, они являются потомками «пеших кочевников», первопоселенцев в этой части, занимавших куда более обширный регион, пока их не вытеснили распространившиеся карибо- и аравакоязычные группы⁵ (Atlas 1979: 320–321; Smole 1976: 17–18; Wilbert 1966: 237–246).

Язык яномамо, как кажется, не родственен аравакским и карибским, их культура отличается своеобразием. Аравако- и карибоязычные группы были народами каноэ⁶ поразительной силы и свирепости, господствовавшими на судоходных реках; их экономика была сосредоточена на горьком маниоке, рыбе и дичи, на которую они охотились в сравнительно богатых низменных лесах. Мирные контакты яномамо с этими группами заканчивались подчинением, а враждебные — ​уничтожением и изгнанием, притом жертвами оказывались чаще всего яномамо (Chagnon 1976: 228, 230).

Яномамо представляют собой пример «конкурентного исключения» (Barth 1964), они занимают экологическую нишу, отличную от той, что имеется у их конкурентов, обитающих в более низких местностях: они не используют каноэ, употребляют мало рыбы и вообще избегают воды, когда это возможно⁷. Их экономика также отличается и держится на плантене и сладком маниоке⁸. Согласно Смоулу (Smole 1976: 13–14), регион Парима на Гвианском плоскогорье является

«одним из последних великих культурных редутов Южноамериканского континента… Бóльшая часть традиционной территории яномамо недоступна для речного судоходства, она эффективно защищает своих обитателей от пришельцев».

Овощные бананы (плантены)

Когда мы будем говорить о войнах и «жестокости» яномамо, не следует забывать, что первоначально яномамо занимали зону, исторически окруженную сильными врагами, где трудно было найти убежище.

Европейская колонизация обеих Америк оказалась тяжелым испытанием для речных групп, таких как аравако- и карибоязычные, поскольку они занимали богатые территории, легко доступные для лодок. Они были порабощены, подвергнуты децимации⁹ (в силу возросшей заболеваемости), и в итоге их земли оказались включенными в расширившиеся границы западной цивилизации. Яномамо же, напротив, укрылись в раковине своего нагорья, главным образом, чтобы избежать болезней, которые они напрямую связывали с присутствием белых людей¹⁰ (Биокка 1972; Biocca 1971: 213; Chagnon 1983: 200).

Но к XIX веку яномамо приобрели орудия из стали и плантен, и вслед за этим их популяция стала быстро расти (Chagnon 1983: 61). Начиная с 1940‐х годов некоторое число яномамо стало выходить из редутов своего нагорья, чтобы колонизовать реки на более низких землях. Эти группы широко известны благодаря исследованиям, проведенным Шегноном, и фильмам последнего, снятым им совместно с Тимоти Эшем¹¹ (Chagnon 1992).

Первоначально популяционное давление ощущалось в этом регионе сравнительно слабо, что объяснялось уничтожением аравако- и карибоязычных групп, как и тем, что распространенные здесь малярия и желтая лихорадка были серьезной преградой для миграции яномамо (Smole 1976: 228). В результате вокруг поселений яномамо образовалась так называемая буферная зона — ​незаселенные пустые территории с хорошими участками для садоводства (Steinvorth-Goetz 1969: 195). Шегнон в 1968–1971 годах отмечал изобилие дичи в этом регионе.

Для тех, кто считает скудость ресурсов основной причиной конкуренции и войн у яномамо, проблема заключается в том, что эти сообщества не только продолжили практиковать войны в условиях изобилия ресурсов¹², но стали даже воинственнее, чем прежде (Chagnon and Hames 1979: 912). Почему же они сражались, имея в распоряжении обильные ресурсы? На то были две причины. Во-первых, не следует ожидать, что войны могут немедленно исчезнуть вслед за миграцией населения и улучшением ресурсов, — остается привитая в детстве неприязнь.

Во-вторых, что представляется более верным, изобилие ресурсов на низменностях кратковременно, и с этим сталкиваются все колонисты, проникающие в прежде необитаемые регионы Амазонии (Baksh 1984). Местные ресурсы оскудевали за несколько лет (хотя в наличии оставались земли, пригодные для обработки). Например, через десять лет после первого исследования, проведенного Шегноном в этой области, яномамо и другими была выбита вся дичь, и Шегнон называл этот регион пустыней (Chagnon 1983: 157, 202).

Ввиду этих исторических причин плотность населения среди яномамо, проживающих в низменностях, довольно низкая (ниже 0,3 человека на квадратный километр), тогда как в традиционной для них среде нагорий она обычно значительно выше (более 2 человек на квадратный километр) (Hames 1983: 425). Смоул (Smole 1976: 48) резюмирует ситуацию следующим образом:

«Средняя плотность населения на их территории в целом составляет приблизительно 0,5 человека на квадратную милю. Так как основой для такого подсчета являются и плотно заселенные нагорья, и практически пустые низменности, и необитаемые высокогорья, то фактическая плотность в отдельных местах намного выше. Наблюдение за тем, с какой скоростью высоко расположенные участки Паримы превращались в саванну, наводит на мысль, что лишь несколько десятилетий (а не веков) назад плотность населения там была значительно выше, чем сейчас».

Как и экономика семейного уровня, рассмотренная ранее, экономика яномамо обеспечивает достаточные средства к существованию при сравнительно низких затратах. В частности, в рационе яномамо нагорий содержится достаточное количество белка (Chagnon and Hames 1979). И все же ресурсы, которые им жизненно необходимы для полноценного питания, достаточно скудны, и в результате возникает проблема перенаселенности. До некоторой степени перенаселенность является и следствием войн, из-за которых яномамо собираются для защиты в большие деревни, что ускоряет деградацию окружающей среды. Это парадоксальное явление, поскольку, как будет показано, и сама война является следствием скудости ресурсов и конкуренции из-за них.

Пища, получаемая из природных источников, и охота. Яномамо зависят от природной пищи, стремясь получить пищевое разнообразие и найти приправы, которые они добавляют к продуктам, в основном выращенным в садах¹³. Они отличаются эклектичными вкусами и относительно небольшими ограничениями на то, что считается съедобным (см. Taylor 1974). Их пища состоит из крабов, креветок, иногда маленькой рыбешки из горных стремнин, лягушек, муравьев, термитов, личинок насекомых, сердцевин и плодов пальмы, других фруктов и различных кореньев. Хотя яномамо нагорий и предпочитают мясо крупных животных, но из-за его нехватки в той же мере зависят от наличия насекомых (Smole 1976: 163). Некоторые фрукты запасают, засушивая и потом храня в пещерах (Биокка 1972; Biocca 1971: 76; Smole 1976: 237), иногда группы устраивают специальные «племенные площадки», где размножаются лягушки, которых потом собирают и едят (Smole 1976: 247).

Как было показано в разделе 1, эта общая скудость пищи и разнообразие добываемых пищевых продуктов характерны для экономики жизнеобеспечения: наиболее обильная и предпочтительная пища со временем становится настолько редкой, что и менее предпочтительная считается сравнимой с ней по ценности. С учетом этих особенностей яномамо нагорий описывались скорее как собиратели, нежели как охотники. Жизнь в деревнях затрудняет получение пищи из природных источников. Поэтому они часто покидают свои деревни и образуют расширенные семейные группы в размере села, чтобы заниматься добыванием¹⁴ в менее плотно населенных районах на своих территориях или на удаленных территориях соседей.

Время от времени небольшие группы отправляются на поиски добычи. Во время таких походов они сильно зависят от наличия природной пищи. Но иногда они могут попасть на участки с сохранившимися старыми садами, в частности, персиковых пальм¹⁵, и тогда природные ресурсы теряют свою значимость. Когда они обнаруживают большое количество природной пищи, то сообщают об этом родственникам, приглашая их воспользоваться неожиданным изобилием. В результате порой в течение года деревня либо совсем пустует, либо ее заселяет малая часть общего населения.

Группы яномамо различаются по тому, какое количество природной пищи они потребляют. Обитатели больших оседлых деревень могут чувствовать себя защищенными на случай войны, но сожалеть о том, что в их рационе отсутствуют природные продукты, тогда как у маленьких мобильных групп есть доступ к природной пище, но они очень уязвимы в случае набегов, и их могут изгнать с их территорий. Хелена Валеро, бразильская девушка, воспитанная у яномамо, описывает случай, когда могущественная группа деревенских жителей захватила в плен женщин из небольшой добывающей группы. Когда пленницам удалось бежать, женщины из деревни рассержено кричали им вслед:

«Бегите, бегите! Возвращайтесь к поеданию диких плодов, плохих плодов. Глупые женщины, потому что убегаете! Если бы вы остались с нами, то объедались бы пупунья [плодами персиковой пальмы] и бананами из наших рока [садов]. Теперь же вам надо будет много трудиться, чтобы отыскать в лесах дикие плоды!»

Но это не произвело впечатления на убегавших женщин, закричавших в ответ:

«Мы не пришли просить у вас плоды и бананы» (Биокка 1972; Biocca 1971: 34–36).

Известно, например, что группа гнаминаветери («одинокие люди») получила свое имя именно за то, что предпочла мирную кочевую жизнь малыми группами (признаваемую культурно стратегию «прятанья» (баими)), чтобы избегать встреч с врагами (Hames 1997: 8).

Яномамо считают «настоящей едой» определенные виды дичи, а также плантен и плоды персиковой пальмы, выращиваемые в садах. Только такая настоящая пища может употребляться во время пиров и церемоний, устраиваемых несколькими деревнями вместе. Поэтому в преддверии пира большая группа мужчин покидает деревню приблизительно на 8 дней (время, которое требуется на то, чтобы дозрели свежесрезанные зеленые бананы-плантены) и возвращается только после того, как добыто достаточное количество дичи.

Наиболее ценными считаются тапиры, пекари (из-за большого количества мяса)), агути и броненосцы¹⁶, а во вторую очередь — ​некоторые обезьяны и птицы (Smole 1976: 182). В этих экспедициях мужчины уходят далеко от своей деревни и часто пользуются охотничьими угодьями близлежащих дружественных деревень.

Обычно они предпочитают охотиться в местах, расположенных выше садов и деревень, где охота ведется не так часто. Но и в случае если охоту устраивают не для пира, а для нужд домохозяйства, охотники обычно отсутствуют по нескольку дней, тогда как у стоящих на уровне семьи мачигенга (раздел 4) охота длится от пяти до семи часов.

И все же у яномамо нагорий и мачигенга, проживающих на высокогорьях, есть много общего. Члены обеих групп не получают достаточного количества природной пищи, и на всех высокогорных территориях они систематически и продолжительно занимаются добыванием. Дичи мало даже в единственной избегаемой обеими группами зоне, — ​на краю заселенной недавно низины, где жили некогда наводящие ужас индейцы на каноэ, а потом и еще более ужасные белые. Шегнон (Chagnon 1983: 157) описывает охоту, устроенную перед пиром бисааси-тери в 1965 году, через 14 лет после того, как они переместились на низину. Большая группа мужчин провела за охотой неделю, но вернулась лишь с семнадцатью обезьянами, семью дикими индюками¹⁷ и тремя большими броненосцами, что было недостаточно, чтобы кормить сотню гостей в течение нескольких дней и еще дать им мясо с собой.

У яномамо, что не удивительно, имеется специальный термин для «мясного голода», в отличие от всякого другого голода (Smole 1976: 175), и даже на низинах

«мясо является наиболее желанной пищей, и считается, что запасы его ограничены» (Chagnon 1973: 119; Harris 1974: 102–103).

Вкупе с этим ощущением нехватки пищи существует и еще более важное ощущение нарушенного равновесия. Считается, что некоторые участки богаче дичью, чем другие, и большинство из них, по-видимому, действительно лучше. Этими местами хотят завладеть и, как можно предположить, их защищают от нападений. Согласно Шегнону (Chagnon 1983: 70),

«яномамо предпочитают долгое время оставаться в одном основном районе, особенно там, где имеется надежный источник дичи в пределах разумной дистанции от деревни. Мое исследование выявило множество случаев подобного расположения деревень в одном районе на протяжении от 30 до 50 лет, которые покидались только при военном давлении на них».

Сады. Вблизи деревень расчищают от леса делянки под подсечно-огневое земледелие. Центробежное тяготение к природной пище уравновешивается центростремительным притяжением садов, которые так же высоко продуктивны, как и у мачигенга (Smole 1976: 150–151). Яномамо нагорий сделали эффективным использование своих бедных земель, предназначенных под садоводство, выращивая сразу по нескольку видов растений для использования в пищу и на материалы, без которых они не могли бы существовать при имеющейся численности населения.

Почвы, которые яномамо расчищают под сады, — ​плодородный рыхлый суглинок (Smole 1976: 24) — ​часто способны на протяжении многих лет приносить плоды и обеспечивать население деревни. Но большие площади нагорий не подходят для земледелия: на них «почвы приближаются к песчаным или по меньшей мере умеренно выщелоченным» (Smole 1976: 37).

Даже рыхлые суглинки часто отличаются повышенной кислотностью (pH 4,5), что ограничивает продуктивность некоторых культур. Вдобавок во многих районах склоны слишком крутые для садоводства. Более поднятые возвышенности (более 3500 футов) счи?