Дрожащий мост

Анастасия Разумова,
Березники, Пермский край, 3-е место

– Мы командируем вас на пристань, молодой человек, – сказала седая женщина в красивых очках. – Развейте прах нашего товарища над водой. Исполните его последнюю волю.

Мне стало нехорошо, правда. Не то чтобы я какой-то неженка, испугался урны с прахом. Нет. Я всегда думал, что это по-другому делается. Торжественно, что ли. Самые близкие люди, самые преданные друзья и родные. Никак не случайный мальчишка-курьер, который завёз газеты.

А они уже подходили к урне, осторожно перебирая своими палочками по полу, и некоторые целовали её, будто святыню, и плакали, прощаясь с Карповичем. Сотрудница общества вручила мне тяжёлый каменный сосуд, на её белых ресничках дрожали слёзы.

– В путь, – прошептала она.

И слепые подхватили, как послушные школьники:

– В путь! В путь!

Я оказался на душной улице с ватными ногами и прахом Карповича в руках. Пристроил урну в корзину, поверх всех посылок. Потом решил, что морской волк не должен отправляться в последний путь вот так – среди почтового барахла, париков, тряпок, электрических массажных поясов. Я прижал урну к себе – получилось, к сердцу – и поехал. Каменный бок быстро нагрелся. Выезжая на солнцепёк из редкой, сквозной тени деревьев, я шептал:

– Потерпите, пожалуйста. Ещё чуть-чуть.

Пристань, конечно, была на другом конце города. И конечно, в эту пору более удручающего места для старого морского волка трудно было представить. За массивными воротами скрывалось приземистое здание грязно-жёлтого камня с корабликом на килевидном фронтоне. Чуть ниже – выложенная квадратными плитами площадка с парой пустующих скамеек. В углу, строгой ладьёй на шахматном поле, возвышалась стеклянная будка. В будке кто-то сидел, из открытой двери лениво летела шелуха от семечек. Пахло рыбой. Причал был сух и гол. Сваи почти во весь рост выступили из зеленоватой воды. Грузные пароходы, набычившись, спали беспробудным сном и во сне ржавели. Солнце ослепительно запрыгало по воде. Я зажмурился. Оставил велосипед у скамьи. В обнимку с урной двинулся к причалу, излучавшему жар вместо желанной прохлады.

– Эй! – без особого усердия окликнул меня кто-то из будки. – Туда нельзя.

Пришлось развернуться. В будке сидел полураздетый человек и грыз семечки. По лицу его, по розовому безволосому пузу и расщелине меж грудей бежал пот. Я сразу понял, что долго спорить со мной он не сможет.

– Понимаете, у меня тут… прах, – я вытянул урну вперёд. Человек вздрогнул и отшатнулся.

– Че-го?

– Это старый моряк, Карпович. Мой родственник, – сказал я. – Он просил перед смертью развеять его прах над рекой. Понимаете? Последняя воля.

Человек вдруг накинул на плечи белую рубашку с шевронами, стесняясь своей наготы перед прахом Карповича. Прокашлялся. Оглянулся. Пристань была пуста, словно от неё только что отчалил Ной со всем живым на земле.

– Ну-у, – нерешительно протянул человек. – Тут запрещено посторонним…

– Воля покойного, – возразил я.

И он сдался.

Может быть, в нём проснулся морской волк.

– Только быстро.

Я прошёл по мосткам к самому концу причала. Солнце заливало всё вокруг. Приятно пружинящие под ногами доски напомнили деревянную террасу крымского дома, только вытянутую на несколько метров руками какого-то силача. На террасе бабушка сушила густооранжевые салгирские абрикосы, и в эту пору у меня всегда болел живот от пиратской добычи.

Под причалом тихо плескалась вода, покрытая сине-зелёной пенкой.

Урна неожиданно легко открылась. По спине пробежал холодок. Я оглянулся. На берегу стоял человек в расстёгнутой белой рубашке и смотрел на меня во все глаза.

Тогда я перевернул урну над водой, и из неё вылетело беловатое облачко пыли. Часть её растворилась в воздухе, часть упала на мостки и мои кеды. В реке пыль потемнела, обретая осязаемость, тяжесть. Наверное, в этот миг надо было что-то сказать. Или хотя бы подумать что-то хорошее. Жаль, что я ничего не знал о Карповиче, даже то, что он был моряком. Я смотрел в воду, пока прах не растворился полностью и на поверхность не вернулась слепящая солнечная рябь, лёгкая и радостная.

Уже возвращаясь назад, подумал: а что же делать с урной? Вот она, у меня в руках – всё ещё тяжёлая, гладкая и тёплая. Снова подошёл к носу причала, опустил пустой сосуд в реку. Булькнули пузырьки воздуха, каменная урна качнулась и ушла под воду, мелькнув на прощание чёрным зевом, словно раскрытым ртом. Я представил, что совсем скоро погребальный сосуд врастёт в илистое дно и однажды в нём поселится какой-нибудь рак-отшельник. Вечное торжество жизни, даже забавно. Проходя мимо человека в белой рубашке, кивнул ему строго, без улыбки.