«А в это время Бонапарт переходил границу…»
История Нового времени ни до, ни после вплоть до I Мировой войны не знала ничего подобного этому колоссальному военному организму, насчитывавшему более 400 тысяч человек в первом эшелоне вторжения и еще более 200 тысяч во втором. Десять корпусов этой армии возглавляли блестящие полководцы, каждый из которых имел за плечами опыт успешного командования большими массами войск. Основу армии составляли заслуженные ветераны, моральный дух которых был превосходным и внушал уверенность в победе менее опытным товарищам, были созданы внушительные запасы всего необходимого от боеприпасов до продовольствия. Во главе ее стоял величайший полководец, одержавший победы в десятках сражений. Ничто, казалось, не могло остановить железную поступь этих великолепных войск, сравнимую с победными маршами полчищ Александра Македонского и легионов Цезаря…
«Точка невозврата»
Тильзитский мир 1807 года, по мнению Наполеона, призван был стать важнейшей вехой на пути формирования нового европейского баланса сил, то есть такой системы международных отношений, в которой Франция играла бы первую скрипку. С приходом России в лагерь союзников Империи единственным препятствием к осуществлению этого грандиозного замысла оставалась Англия. Гибель французского флота при Трафальгаре осенью 1805 года не позволяла осуществить десантную операцию, однако император рассчитывал поставить остров на колени при помощи континентальной блокады — режима полного запрета торговли как непосредственно с Англией, так и приобретения английских товаров у третьих стран. Россия, один из важных торговых партнеров Англии, должна была теперь отказаться от внешнеторговых выгод в обмен на территориальные приобретения: Франция соглашалась предоставить России свободу действий на севере против Швеции и на юге против Турции.
Именно нарушение Россией этих договоренностей и станет главной причиной надвигающейся войны. У Александра I было несколько оснований игнорировать выполнение союзнических обязательств: здесь и убытки части дворянства и купечества, а также казны, состояние которой и без того не было блестящим; и оппозиция союзу, сложившаяся в придворных кругах и полагавшая, что православный император унизил себя договором с «исчадием французской революции»; и вполне очевидное «заигрывание» Наполеона с поляками, которое Петербург рассматривал как вопиюще недружественное…
Трудно сказать, с какого именно момента военное столкновение становится неизбежным. Возможно, роль «последней капли» сыграет российское «Положение о нейтральной торговле», принятое в декабре 1810 года, которое по сути разрешило ввоз английских и вывоз предназначавшихся для Англии товаров на кораблях вод нейтральным флагом, а также новый таможенный тариф, фактически заблокировавший импорт в Россию предметов роскоши, значительная доля которых поступала из Франции. Можно считать поводом к разрыву оккупацию все в том же декабре 1810-го французскими войсками герцогства Ольденбургского, что было воспринято Александром не только как прямое нарушение тильзитских договоренностей, но и как демонстрация враждебности по отношению лично к нему, так как герцог Петр Ольденбургский приходился ему дядей по материнской линии. В любом случае, не приходится сомневаться в том, что в начале 1811 года обе стороны уже приняли для себя окончательное решение: об этом свидетельствуют и военные приготовления, и резкая активизация разведки, и заметное обострение дипломатических отношений. Вино, пользуясь известным высказыванием французского императора, было откупорено; предстояло его выпить.
«Без объявления войны»
Одним из стереотипов, сложившихся в общественном сознании в связи с Отечественной войной 1812 года, является представление о том, что наполеоновская армия вторглась в российские пределы внезапно, без объявления войны. Об этом писал целый ряд советских историков, включая, как ни удивительного, такого выдающегося знатока предмета, как академик Е. В.Тарле. Вероятно, косвенным образом на это представление повлияли обстоятельства начала другой Отечественной войны, 1941−45 годов. Между тем, в действительности за два дня до начала перехода войск через Неман Наполеон через посла в Петербурге генерала Лористона официально уведомил российские официальные круги о начале войны: «Моя миссия окончилась, — писал Лористон управляющему Министерством иностранных дел графу Салтыкову, — поскольку просьба князя Куракина о выдаче ему паспортов означала разрыв, и его императорское и королевское величество с этого времени считает себя в состоянии войны с Россией». Следует заметить, что и это было не первым официальным заявлением такого рода: еще 12 июня министр иностранных дел Франции Маре, сообщая российскому послу Куракину о положительном ответе на его просьбу от 11 мая 1812 года о выдаче паспортов, уведомил последнего, что император рассматривает это требование как объявление войны. Так что необходимые формальности были в данном случае соблюдены, война была объявлена по официальным каналам, а звучащие иногда упреки в том, что Наполеон не облек это в форму собственноручно подписанного манифеста или сделал это поздно, непосредственно перед началом боевых действий, по меньшей мере несправедливы: международно-правовая традиция того времени не предусматривала в таких случаях ни определенной формы, ни какого-либо «промежуточного периода времени».
Более того, в отличие от ситуации с началом Великой Отечественной войны (где на сегодня вопрос о степени внезапности и роли этого фактора в последующих событиях является остродискуссионным), совершенно неправомерно было бы утверждать, что война началась неожиданно для российского императора и военного командования. Многочисленные факты свидетельствуют о прямо противоположном. Благодаря усилиям только что созданной военным министром Барклаем де Толли российской военной разведки (в первую очередь, военного агента в Париже полковника Чернышева) в распоряжении руководства страны находилась довольно точная информация о численности и составе войск противника и их продвижении к западным границам России. Никакого иного вывода, кроме как о начале боевых действий в самое ближайшее время из этой информации сделать было нельзя, и в действительности не делалось. Об этом, в частности, недвусмысленно свидетельствуют не только воспоминания ключевых участников событий (Барклай, например, писал позднее: «Все было предвидено, и на все взяты были меры»), но и мероприятия, проводимые русским командованием в последние месяцы перед войной: выдвижение войск из глубины страны для пополнения трех западных армий и войск второй линии. В частности, гвардия покинула Петербург и начала выдвигаться в направлении Вильно еще в марте 1812 года, а в середине апреля ее части были сведены в отдельные пехотный и кавалерийский корпуса. Александр также выехал к армии заблаговременно, еще в конце апреля, и к моменту начала боевых действий находился в расположений войск Барклая уже несколько недель. Наконец, за несколько дней до начала войны соответствующие ответственные лица были проинформированы военным министром не только о готовящемся вторжении, но и местах переправ. Иными словами, внезапности не было.
«Скифский план»
Общеизвестно, что с первых дней войны 1-я и 2-я Западные армии под командованием Барклая де Толли и Багратиона начали отступление, стремясь избежать разгрома по частям и имея целью соединиться. Впоследствии Наполеон назовет русскую стратегию «скифским планом», имея в виду традиционный для степняков (вовсе не только для скифов) образ ведения боевых действий: заманивание в противника в ловушку при помощи демонстративного отступления. Между тем, действия обоих командующих, как теперь понятно, были обусловлены не столько скрупулезным следованием некоему заранее согласованному плану, сколько диктовались складывающимися обстоятельствами, то есть были вынужденными.
До войны Александру было подано более 20 докладных записок, содержащих различной степени подробности планы ведения кампании против Наполеона. Ряд из них (например, принадлежавшие генералам Беннигсену, Багратиону и Сен-При) содержали в себе идею превентивного удара по сосредотачивающимся французским войскам, другие исходили из необходимости опираться на российские просторы и климат и идеологически восходили к петровскому плану «томления неприятеля» времен борьбы с Карлом XII в 1706−09т годах. Тем не менее, наиболее известен из них не принадлежавший ни к первым, ни по большому счету к вторым так называемый «план Фуля» (или Пфуля — в зависимости от того, на французский или на немецкий манер произносить фамилию этого прусского генерала), в самых негативных тонах описанный Львом Толстым в 3-м томе «Войны и мира».
Действительно, Карл Людвиг Август Пфуль представлял собой своеобразную карикатуру на штабного теоретика. Обладавший несомненными военными знаниями, прочитавший множество книг, он ни разу не командовал в сражении хоть сколь-нибудь заметным формированием и вообще был несколько оторван от стремительно менявшейся реальности. По-своему уважавший его Клаузевиц, один из крупнейших военных теоретиков XIX века, в свое время служивший под его началом, высказался о нем так: «Он был очень умным и образованным человеком, но не имел никаких практических знаний. Он давно уже вёл настолько замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о мире повседневных явлений. Юлий Цезарь и Фридрих Второй были его любимыми авторами и героями. Он почти исключительно был занят бесплодными мудрствованиями над их военным искусством… с другой стороны, он, вполне естественно, являлся врагом обычного филистерства, поверхностности, фальши и слабости. Та злая ирония, с которой он выступал против этих пороков, свойственных огромному большинству, и создала ему гласным образом репутацию крупного таланта, соединявшего глубину и силы». После военного разгрома Пруссии в кампании 1806−07 годов Пфуль был принят на русскую службу и сумел произвести на Александра впечатление своей ученостью. Составленный им план действий русской армии заимствовал идею борьбы с противником двумя группировками, одна из которых занимает хорошо укрепленную позицию, а другая действует врагу во фланг и тыл, у Фридриха Великого (Бунцловский лагерь) и мало кому еще известного Артура Уэльсли, герцога Веллингтона (линия Торрес-Ведрас в Португалии). При этом автор категорически игнорировал значительное численное превосходство противника и его активную манеру ведения войны, при которых построенный на реке Западная Двина у местечка Дрисса укрепленный лагерь превращался в ловушку для русской армии. К счастью, разум возобладал, и недостроенный Дрисский лагерь был своевременно покинут 1-й Западной армией буквально на глазах у наполеоновского авангарда.
Вместе с тем, нельзя игнорировать и тот факт, что не позднее марта 1812 года был высочайше утвержден план, вышедший из-под пера военного министра Барклая де Толли, и предполагавший «продлить войну по возможности» и «при отступлении нашем всегда оставлять за собою опустошенный край». Уже после войны многие военные деятели приписывали эту идею себе; хорошо известно, что «у победы тысячи отцов, а поражение — всегда сирота». Тем не менее, было бы большим преувеличением считать, что русские армии с самого начала войны действовали в соответствии с ним; на самом деле, как в действиях Барклая, так и особенно Багратиона в этот период много импровизации.
Главным успехом первого этапа Отечественной войны следует считать сохранение в тяжелейших условиях под давлением превосходящего неприятеля основных сил русской армии и их соединение в районе Смоленска. Этим был нарушен первоначальный план Наполеона, заключавшийся в разгроме по отдельности русских войск в пограничных сражениях. Иными словами, теперь и французскому императору приходилось импровизировать (не зря он более недели провел в Вильне и несколько дней — в Витебске, размышляя, как действовать дальше), а русская армия, решив задачу первостепенной важности, могла теперь повернуться к противнику фронтом и принять участие в первом из масштабных сражений этой войны — битве за Смоленск.