Кому нужны русские воинские захоронения в Китае

Русские воинские захоронения можно найти едва ли не по всему миру: у России богатая история военных сражений. Лучше мы знаем, конечно, о тех, что расположены за нашими западными границами — и воевали там больше, и пригляд за ними основательней. Но … Читать далее →

Русские воинские захоронения можно найти едва ли не по всему миру: у России богатая история военных сражений. Лучше мы знаем, конечно, о тех, что расположены за нашими западными границами — и воевали там больше, и пригляд за ними основательней. Но двуглавый орел смотрит сразу в две стороны, и на восточном краю ойкумены тоже немало русских могил. Самые известные находятся, пожалуй, в Порт-Артуре и Даляне (Дальнем), где сходятся сразу три истории — 1905, 1945 и 1953 (Корейская война) годов. Менее известно большое русское кладбище в японском Нагасаки, где в 1905 году был огромный лагерь военнопленных: и пехотинцев с полей Маньчжурии, и вынужденных опустить флаг порт-артурцев, и моряков, подобранных в ледяных водах Цусимы.

А есть такие, о которых мы, к сожалению, — чтоб не сказать, к стыду, — совсем забыли. На прошедшей сразу после окончания Восточного экономического форума встрече Владимира Путина с представителями общественности директор Приморского краевого музея имени Арсеньева Виктор Шалай поставил вопрос о необходимости реставрации этих объектов или о получении разрешения на вывоз их в Россию — если они не нужны на территории Китая и у них там нет будущего. Такую постановку вопроса президент в целом поддержал, заметив, что «мы это решим, и достаточно быстро».

Через несколько дней после этого разговора Виктор Шалай ответил на вопросы корреспондента «Новой».

— Поля Маньчжурии обильно политы русской кровью. Но память об этом оказалась вытеснена на периферию национального сознания. О каких именно объектах культурного наследия ты говорил президенту?

— Несколько месяцев назад мы отправились посмотреть на русское наследие в Маньчжурии с главным хранителем музея-заповедника «Поленово» Натальей Грамолиной-Поленовой. По совету членов Русского клуба в Харбине мы отправились в Шэньян (бывший Мукден). Именно возле этого города в феврале-марте 1905 года произошло крупнейшее сражение Русско-японской войны, в котором с обеих сторон приняло участие более полумиллиона человек. Потери в армиях были колоссальные, и после подписания мирного договора обе стороны предприняли усилия для увековечивания памяти своих павших солдат и офицеров. На кладбище, где были похоронены тысячи русских воинов, была сооружена удивительной красоты часовня — по проекту двоюродного брата царя, великого князя Петра Николаевича. Она выполнена в старорусском стиле: купол напоминает шлем витязя, а внешняя отделка стен — кольчугу. Иконостас для часовни пожертвовал император.

Очевидно, век назад кладбище находилось на окраине Мукдена, но сегодня — это непосредственно район городской застройки. Рядом, буквально вплотную — жилые и административные здания, автостоянка, контора ритуальных услуг… Войти в часовню невозможно, она окружена частной собственностью до миллиметра.

По нашей информации, часовня официально числится в реестре культурных памятников Шеньяна, как бы это странно ни звучало. Но, откровенно говоря, вся эта история не близка китайцам.

Есть определенный атеистический подтекст, о котором, кстати, и президент сказал в ответе на мой вопрос: нужно помнить все-таки, что в Китае у власти находится Коммунистическая партия, и к культовым объектам там весьма специальное отношение. Может быть, там ничего не сносят, но ждут, пока оно руинируется само.

И еще одно наше «открытие»: в часе езды от Шэньяна (Мукдена) — там, где шли особенно ожесточенные бои, на невысокой сопке установлен мемориальный крест работы Василия Поленова. Даже для Натальи Николаевны это было откровением — в музее-заповеднике об этом ничего не знали. По возвращении были еще раз подняты горы архивных документов, запрошены эксперты по русской архитектуре в Маньчжурии, и выяснилось, что да — Поленов принимал участие в конкурсе, который был объявлен российским военным ведомством, и именно его проект мемориального креста стал победителем.

Думаю, что для нашего наследия, для нашей национальной памяти это должно иметь огромное значение. Этот крест — памятник не только погибшим на этой высоте; это памятник всем нашим соотечественникам, павшим на полях Маньчжурии во время Русско-японской войны.

— В каком состоянии сейчас оба мемориала?

— Если бы все было хорошо, я бы не стал поднимать этот вопрос на встрече с президентом. О часовне — в обиходе, кстати, ее обычно называли храмом Христа Спасителя — я уже в двух словах сказал. Добавлю, что особенно она пострадала в годы «культурной революции», когда подаренный императором иконостас был вынесен и исчез.

Не лучше ситуация и с величественным поленовским крестом. По нему стреляли из огнестрельного оружия, причем стреляли прицельно: явно метились по иконам.

На кресте были мозаичные Богородица и Спаситель, их там делал знаменитый отечественный мозаичист Владимир Фролов. Рукой-то до этих изображений не достанешь и не допрыгнешь. По всему кресту видны следы от пуль, явно кто-то выпустил там с полрожка…

Но и это еще полбеды. Намного хуже состояние и ощущение полного запустения и, я бы сказал, ненужности. Там две небольших сопки, в паре километров друг от друга, на каждой мемориал — наш и японский. К японскому ведет хорошая дорога, добротная огражденная лестница от подножия до вершины, вокруг молодые ели, во всем чувствуется уход и порядок.

Что касается нашего креста… Да, он сделан все-таки из каменных блоков, он убедителен и устойчив сам по себе. Но дорога к нему отвратительная, нужно пробираться через какие-то кукурузные поля, искать разбитую лестницу, карабкаться на эту горку. Это, может, и не сложно для молодого человека, но так не должно быть!

Отвечая на мой вопрос, президент резонно предположил, что, очевидно, японцы финансируют содержание своего мемориала, а мы — нет. И если теперь политическая воля будет проявлена, а источники финансирования найдены — будет здорово. Сегодня это выглядит как какой-то осколок истории большой и великой страны, который оказался вне поля внимания тех, от кого это зависит. И дело не в неудачном исходе войны. Память ведь не от этого отсчитывается — проиграли мы или победили в какой-то войне. В Китае есть огромное количество примеров абсолютно мирного русского присутствия: например, русские кладбища, или то, что осталось от них в том же Харбине, — это ведь далеко не всегда про войны; это про мирную жизнь людей самых разных профессий и сословий, которые приносили огромную пользу для развития Северо-Восточного Китая.

— И это, конечно, не память китайцев, для которых Русско-японская война была совершенно чужой. Это в первую очередь именно наша память.

— Работа со своей национальной памятью — это вопрос репутации. То, как каждый из нас работает со своим наследием, даже на смежных территориях, — показатель того, как [в глазах других] выглядит страна. Посмотрите, например, на японцев: последние четверть века они самым щепетильным образом работают с памятью о военнопленных, и не только на Дальнем Востоке, но вплоть до Воронежа и Днепра — везде, где были лагеря японских военнопленных.

Китайское правительство может иметь огромное количество идеологем по работе с китайской памятью и дальше, но мы же не просим переписывать китайские учебники истории. Мы просим допуск к местам нашей памяти, чтобы они выглядели достойно.

Это вопрос достоинства нашей страны, это будет говорить о том, что мы очень озабочены тем, как нас видят простые китайцы, которые ходят мимо этих объектов.

И я очень надеюсь, что будет подготовлена ситуация, когда на одной из ближайших встреч руководителей наших стран, которые случаются по несколько раз в год, этот вопрос станет одним из обсуждаемых.

— Если я правильно понял, суть твоего вопроса-предложения президенту состояла в том, чтобы крест отреставрировать, а часовню, оказавшуюся в зоне сплошной застройки, аккуратно разобрать и вывезти в Россию. Технически это реально?

— Однажды я побывал в совершенно потрясающей мастерской, которая работает при Новгородском музее-заповеднике и десятками лет восстанавливает в пепел стертые храмы XIV–XVI веков, которые прямым попаданием немецкой бомбы были превращены в кучу мусора. Я увидел применение удивительных технологий, когда реставраторам нужно восстановить не только стены, но и уникальные фрески. Поэтому я очень оптимистично смотрю на этот вопрос. Думаю, что после тщательного исследования этого здания аккуратный демонтаж и перевозка вполне возможны. Более того, если удастся найти фотографии, сделанные внутри часовни, то возможно и восстановление царского иконостаса.

Конечно, нам бы хотелось, чтобы часовня была спасена, перевезена к нам во Владивосток, конкретно — на Русский остров. Но сегодня главное — спасти архитектурный шедевр.

Я ведь и президенту сказал, что, на мой взгляд, история русского Китая попадает в компетенцию федерального музея истории Дальнего Востока имени Арсеньева, который сейчас создается на нашей базе. Считал и считаю, что это одна из наших, здесь живущих людей, миссий: в сознание большой страны интегрировать вот это крыло. Это должно быть нашей обычной работой, нет здесь никакого подвига или бравады.

Андрей Островский, «Новая газета»