От Бренера до Павленского: жизнь и смерть современного акционизма

В современном мире акционистом можно считать практически каждого человека. В глобальном пространстве, диктующем правила уже почти номинально, степень свободы индивида расширена вплоть до границ УК, да и то не всегда.

Алина Витухновская, писатель Художественный жест, который шокировал публику, начиная с известного Писсуара Дюшана, пройдя через различные эксперименты Марины Абра́мович и других авторов, к двухтысячным годам становится практически выхолощен. Последний всплеск художественного акционизма, который можно назвать не только значимым для современного искусства в целом, но и удивительным образом бодрящим публику, мы наблюдали в России в 90-х. Это и известнейший проект «Нецезиудик» с акцией по выкладыванию нецензурного слова под стенами кремля телами художников — Александра Бренера, Анатолия Осмоловского, Дмитрия Пименова и др. в 1991-ом году. Это шикарные и шокирующие жесты Александра Бренера. Одним из известнейших его перформансов была акция в Стеделейкмюсеум. Изобразив зеленой краской знак доллара на картине Казимира Малевича «Супрематизм», Бренер получил за этот акт вандализма по решению суда пять месяцев тюремного заключения. Это и акция Олега Мавроматти на грани кощунства и фактического самопожертвования. Мавроматти рассказывает: «Пространство, где проходил перформанс, было огорожено. За оградой ничего не было видно. Однако если снимать изнутри, то открывался вид на Храм Христа Спасителя. По сценарию, я подошел к деревянному помосту, прикрученному проволокой к ограде, которая меня дополнительно закрывала от возможной публики снаружи. Даже случайные прохожие не могли бы меня увидеть из-за помоста и ограды. За забором еще и росли кусты. К деревянному помосту меня прибили 10-сантиметровыми гвоздями. Ни один человек не мог это увидеть, кроме людей с НТВ, которых пригласил один из участников фильма. Он решил, что это прекрасный пиар для проекта, а мне было любопытно взаимодействие внешних случайных людей с внутренним миром фильма. Пока я стоял приколоченным, ко мне подошли журналисты и предложили взять у меня интервью». Съемка длилась около 15 минут, после чего актер отправился в травмпункт. Далее пространство акционизма затихало. Его затмевала экстремальность самой российской жизни. Обнищание масс, ущемление политических и социальных прав и возможностей, деградация свободы слова и деградация самой культуры на ее фоне, не говоря о чудовищной репрессивной машине, которая заработала вновь со всей подавляющей чекистской силой. Забитого и распятого, во всяком случае, как индивидуальность, россиянина уже фактически нечем было шокировать. Запад же стремительно терял интерес к русскому и российскому искусству, причем прямо пропорционально милитаризации и по сути — цивилизационному отделению России от прогрессивного мира. На этом фоне последняя история с Петром Павленским выглядит буквально как гвоздь, вбиваемый в крышку гроба русского акционизма, перешедшего грань искусства и углубившегося в сомнительную область политической провокации. Павленский обнародовал видеоматериал личного характера, принадлежавший Бенджамину Гриво, одному из кандидатов на выборах мэра Парижа. Известно, что в свое время Гриво выступал против присутствия во Франции российского пропагандистского канала «RT», что делает ситуацию еще более прозрачной. Лично мне очевидно, что спецслужбы использовали художника в качестве агента влияния. Мнения по поводу поступка Петра в художественной среде разделились. Политическая же среда оценивает его однозначно негативно. Известный художник-акционист Олег Кулик высказался суперпрофессионально. Но я полагаю, что в нем, в первую очередь, говорит корпоративная этика. Цитирую: «Вопрос в связи с акциями Павленского звучит чаще всего. Можно, конечно, грубо послать вопрошающего к Хансу Зедльмайру с его «Смертью Света», где разложена почти математическая формула, как потеря середины в искусстве манифестировало современность, которой никогда раньше не было. Как магическое в искусстве, затем религиозное и научное на наших глазах стали квазимагическими и квазирелигиозными и квазинаучными. Человеческое поведение и, главное, невозможность и преступность общественной регулировки твоего поведения обществом — вот, где сегодня живет искусство, а отжившие свое формы изоляции и противопоставления жизни и какого-то особенного искусства могут прекрасно существовать в музеях или антикварных салонах. Петр Павленский тематизировал главный вопрос человеческой культуры — что важное человек или его производные. И его ответ гораздо радикальнее всех квадратов. Человек важнее его Искусства, не говоря уже о всяких спецслужбах, их хозяев — системы кредита или мирового жандарма — современной бюрократии. Человек противопоставил себя своей культуре. И это поворот к самому себе очищает поле для совершенно уникальной эстетики, матери новой этики постинформационного общества. У Петра невозможно обнаружить искусства в привычном смысле слова, хоть по меркам классической эстетики, хоть по меркам модернистской инициативы. У Павленского нет искусства вне его самого. И это не просто понять социально детерминированному современнику. Еще труднее это принять. Что же такой этот человек-искусство?» Олег Мавроматти нарочито дистанцируется от моральной оценки товарища по цеху: «По акции Павленского вспомнилась выставка конца 90-х «Компромат», инициированная Маратом Гельманом. Только там компромат был воображаемым, а тут он настоящий. Павленский действует в рамках обыкновенной политической интриги и добивается результата. Налицо расширение границ искусства. Т.е. для меня движение художника-активиста-акциониста в подобном направлении скорее закономерно и естественно. Требовали от искусства результативности, получите!» Одна из известнейших московских акционисток Катрин Ненашева корректно заметила, что Павленский ей не интересен «Не очень хотела бы про него думать». О ситуации с современным искусством в России Катрин говорит следующее: «Художники, занимающиеся в России сейчас, все больше отходят от высказываний, обращенных к власти и стремятся коммуницировать с людьми на улицах, работать с реальными социальными проблемами и создавать сообщества. Это так называемый акционизм третьей волны. Самое главное в такой работе — это продолжительность и частотность такой работы. И главное — мы стремимся отойти от идеи, что художник акционист герой, а акционизмом могут заниматься избранные». Петр Павленский, позиционировавший себя как «независимый художник-акционист», оказался банальным сливным бачком. Не то «томатной гебни», не то (что вернее) каких-то местных французских леваков. Совсем не удивительно, ибо анархизм, нищета и дешевый эпатаж — три кита всякого бессубъектного девианта, мечущегося шизоида, «пролетарского» истерика. Мир уже видел и переварил Ассанжа, куда более информированного и подкованного агента. Чудовищно вторичный Павленский пошел по его пути, ибо своего у подобных деятелей нет. Пошел бы он и в «Че Гевары», да кто ж ему даст (оружие)? Как бы ни был отвратителен поступок Павленского, как бы жалок ни был «художник» в своей левацкой истеричности, в своей девиантной пассионарности, в своей примитивной антисистемности, в итоге он работает только на укрепление системы. Можно долго рассуждать о внеморальности художественного жеста, но интересны эти рассуждения лишь до тех пор, пока это не задевает мой личный и общественный интерес. С этой точки зрения повторю свою аксиому о том, что мораль — есть общественное благо, это единственная ее разумная коннотация. Наверное, где-то внутри себя, сублимируя подлость поступков, Павленский уверен, что обманывает систему и наносит ей урон. Но, повторюсь, это не так. Капитализм (употребляю этот устаревший термин условно) как частная экономическая инициатива, обеспокоенная своей функциональностью, преследует и абсолютно нивелирует такого рода «оппонента». Здесь я встаю и на сторону системы, и на сторону здравого смысла, и на сторону закона.