Чужой Георгий Жуков и власовцы под кроватью
Дометий Завольский
То, что новые красные сейчас именуют «борьбой за историю», уместнее всего назвать даже не мракобесием, а изуверством. Изуверство – это не жестокость. Это искаженная, выродившаяся вера, ведущая ко всяческим мерзостям.
В Обнинске Калужской области к 125-летию Маршала Советского Союза Г. К. Жукова и 75-летию победы над Германией решили поставить ему памятник. Это логично. Георгий Жуков родился в деревне Стрелковка близ поселка Угодский Завод, ныне город Жуков. Ближайший к десятитысячному райцентру Жукову значительный город – стотысячный наукоград Обнинск. Обнинцам было бы естественно тоже считать свой город малой родиной Георгия Жукова, истоком его судьбы.
Многократно увековеченного маршала решили на этот раз воплотить в образе не самом привычном, но тоже известном. Это двадцатилетний унтер-офицер Жуков, как на фото 1916 года. Юный русский солдат, окончивший свою первую военную школу, прошедший первые бои с германцами, которых он в конце концов одолеет, возвращается на родную землю. «В Москве или где еще пускай стоят памятники маршалу Жукову, а на родине его мы ставим памятник Жукову-драгуну, георгиевскому кавалеру» – так решили местные власти и совет ветеранов, идею одобрила дочь маршала Эра Георгиевна.
Казалось бы, разумная и оригинальная идея. Этот памятник в Обнинске, несомненно, запомнится «лица необщим выраженьем». Но в наукограде особенно активно работает движение «Суть времени». Его сторонники еще с марта, когда в городе выбирали окончательный проект, принялись обкидывать разные информресурсы заметками о готовящемся злодеянии. А теперь «борцы за историю», наделав плакатов по образцу мелькавших в прошлом году антисолженицынских, усердствуют в пикетах и флешмобах. Под лозунгом «Кому ставим памятник? Маршалу победившей армии или унтер-офицеру проигравшей?» на публику артикулируется такое, что можно было бы принять за злую пародию на риторику «сутевременцев» и им подобных. Увы. У них это серьезно.
«Протест против установки антисоветского памятника».
«Ставить Жукову памятник как унтер-офицеру – это плевок в лицо тем, кто освобождал нашу землю!»
«Налицо попытка поставить маршала Жукова в один ряд с Колчаком и Маннергеймом путем выдвигаемой на первый план их службы в царской армии».
«Изобразить Жукова царским офицером нужно тем, кто собирается завтра устанавливать памятники Власову».
Не хватает только чьих-то детей с плакатом: «Я не хочу видеть Жукова во власовской форме!» – раз уж в одной из заметок ее назвали «белогвардейской», а там, как известно, недалеко до главного жупела борцов с захватанной копеечной булкой. Многие из трепетных участников акции, у кого в подсознании, видимо, зашевелился страх перед словосочетанием «царский офицер», попросту не понимают, что унтер-офицер – это сержант.
В советской традиции последекабристскую Россию малевали страной дураков под режимом этакой самооккупации. Подразумевалось, что на смену суворовским и кутузовским офицерам пришли персонажи «чернушных» сочинений позднего Толстого и раннего Куприна. Однако «царскими офицерами» в кино последних сталинских лет изобразили молодых Мусоргского и Римского-Корсакова. «Царскими офицерами» представлялись на портретах в советских школах Пржевальский и Седов. «Царского офицера» Руднева подловато противопоставляли всему русскому офицерству начала ХХ века, но «геройскую гибель «Варяга» славили. Именем «царского генерала» Константинова, артиллериста-ракетчика, в космические 60-е назвали улицу в Москве и кратер на обратной стороне Луны. И уж найти крамолу в том, чтобы положительного героя в начале пути изобразили простым русским солдатом – такое особистское мракобесие удивило бы и в советские 50-е!
Не выдерживают критики и лукавые аргументы, что памятник должен непременно изображать героя на пике славы. Приводящие пример Гагарина отчего-то начисто забывают не только царскосельский памятник Пушкину-лицеисту, но и многовозрастную Лениниану. (Изображать Ленина гимназистом-«сизяком» – вот уж диверсия!)
Был бы памятник в Обнинске единственным – спор в корректных терминах был бы уместен. Однако памятников Жукову много. Его можно изображать не только маршалом, но и в генеральских петлицах почти разгромленной и почти полностью погибшей Красной армии начального периода войны – в память о вкладе, что внес он в это шаткое «почти». На калужской земле, откуда Жуков впервые ушел на фронт и куда он вернулся после первой своей войны с Германией, уместно поставить памятник Жукову-унтеру. Именно «учебка» 1915–1916 годов и краткий боевой опыт, закончившийся двумя Георгиями и контузией, сделали его младшим командиром, которого в Красной армии быстро отправили учиться на комвзвода.
Безумные мантры о «переписывании истории» (состоящем в исправлении перевранного или хотя бы в констатации замолчанного), оговорки, что «Первую мировую войну зачем-то выпячивают!» (вообще упоминая о ней), складываются в сюрреалистическую претензию новых красных к окружающему миру: «Они врут правду!» Нельзя в нашем грехопадшем мире несмышленышам знать правду – не то мы все погибли! Предупреждения «сутевременцев», что новый памятник Жукову «расколет и дестабилизирует общество», надо понимать соответственно: «Мы всем нашим сектантским «кораблем» будем себя накручивать и устраивать скандал на пустом месте!»
То, что новые красные сейчас именуют «борьбой за историю», уместнее всего назвать даже не мракобесием, а изуверством. Это слово редко понимают правильно. Изуверство – это не жестокость. Это искаженная, выродившаяся вера, ведущая ко всяческим мерзостям. Если уж советская система погибла, то не от упоминания про «похвальный лист, что из гимназии принес Ульянов-гимназист», и не от снятых или запланированных в последние сталинские годы фильмов о Нахимове, Ушакове и даже Скобелеве. Однако остатки светлого чувства к лучшим сторонам советской жизни, свойственного даже тем, кто горячо не любил систему, смываются сегодня грязнейшим потоком страха и ненависти. Люди, заведенно повторяющие «антисоветчик – всегда русофоб», являются русофобами в буквальном смысле: они боятся всего русского, что не помечено серпом и молотом, «потому как власовщина».
Может быть, обнинской «Сути времени» следует пойти дальше? Знают ли ее верные, что сам Обнинск унаследовал имя какого-то помещика-крепостника, полковника 1812 года? А зачем верные стоят с плакатами, на которых статуе унтер-офицера Жукова противопоставлен маршал Жуков с портрета художника Корина? Страшно сказать, на нем у Жукова рядом с орденами Победы американский орден «Легион Почета», а через плечо надета лента английского ордена Бани. Он что – тоже «присягнул королеве» (как та же публика рассказывает про адмирала Колчака)?
Душевное состояние адептов «Сути времени» и подобных им уже давно напоминает рассказик Аркадия Аверченко «Национализм». Рассказик этот написан с «демократической» позиции, потому и одобрялся к перепечатке в советское время, тем и лукав: уж не русский национальный шовинизм был распространенной болезнью предреволюционной России. Но динамика событий в этой миниатюре оттелеграфирована превосходно. Купец Пуд Исподлобьев невпопад начинает рассуждать об иностранцах: «Чтоб они пропали, чертово семя! Чтоб они заживо погнили все!» Выясняется, что к иностранцам он относит и российских инородцев. Через некоторое время иностранцами он начинает называть и жителей чужой губернии, и чужого уезда, и соседней улицы. Затем обращается к жене и детям: «Пошли вон!.. Иностранцы вы. Нету у меня к вам чувства, чтоб вы подохли!»
Искатели участники «боев за историю», искатели власовцев под кроватью мчатся по той же спирали. Чтобы описать их фатальное безумие, не так уж много нужно поменять в фельетоне стодесятилетней давности.
«По квартире бродил одинокий истощенный Исподлобьев... Он уже не ел несколько дней, а когда жена из жалости приносила ему пищу, бросал в нее стульями, стрелял из травмата и яростно кричал:
– Вон, власовка!
Так он прожил неделю. К началу второй недели спираль дошла до своей мертвой точки. Исподлобьев увидел, что и он не более как власовец...
Висел три дня. Потом заметили, сняли с петли и похоронили.
Хоронили власовцы».
