«Иф» Сергея Филенко

— Как стихотворение Киплинга If помогает вам в трудную минуту?

— Стальной стих Киплинга перемалывает в труху мое стальное нутро, когда я пытаюсь в трудную минуту его проговаривать: «Спокоен будь среди толпы смятенной, тебя клянущей…». Я просто успокаиваюсь и отвлекаюсь, хотя внутри себя мне хочется заплакать. Я много раз его повторял прошлой зимой, когда шел в снегоступах, чавкая по снегу в снежно-водяной каше. Почти весь день я чавкал по воде без остановки — присесть было некуда, мне это не нравилось, я ныл, переживал, высказал все стихотворения, которые помнил. Помогает… хорошее стихотворение. Я даже переделывал его из обращения к сыну в обращение к дочери.

— Зачем вам понадобился этот прошлогодний поход на снегоступах?

— В лесу у меня есть все для спокойной счастливой жизни. Я умею разжечь костер и могу сидеть у костра, тупить, глядя в огонь. В обычной жизни тупить, особенно на людях, странно, позорно и неприятно, но когда ты один в зимнем лесу, это выглядит сурово и мужественно. И возникает иллюзия, что я могу полностью контролировать свою жизнь, все знаю и умею, и это как бы предполагает, что я и в обычной жизни я не так никчемен и плох.

Концепция похода была такая: пройти на снегоступах от границы до границы вдоль границы. Чтобы точно справиться, попросил мастерицу сделать вышивку шелком: вот мужик пошел в путешествие, а потом вернулся к своей семье, где его ждали. Она почти год вышивала, взяв за основу картину Рериха «Вечное ожидание». И вот следы от моих снегоступов давно растаяли, слова забудутся, а то, что кропотливо вышила женщина, как память о походе навсегда останется в семье.

— В этом году планируете путешествие с этими же целями?

— Эти цели я выработал. Этот опыт стал одним из моих годовых колец. Я же плотник! А мы, плотники, чем больше узнаем людей, тем больше любим бревна, и сами постепенно превращаемся в них. Я — бревно в стене жизни моего народа, и годовые кольца у меня состоят из опыта, навыков и прочитанных книг. И постепенно этого всего набирается так много, что начинает повторяться.

— Как вы стали биологом?

— Это все моя злоба. Я вернулся из армии в свой родной город Североморск за Полярным кругом. Встретил одноклассника, а он говорит, что видел брошенные ржавые бочки со значком радиации. Мы посмотрели, стали кому-то звонить, но всем было наплевать. И вдруг мне пришло в голову, что можно поступить в университет, стать умным, вернуться и всем показать»! Я первый в нашей семье получил высшее образование, но оно мне не пригодилось. В итоге я изучал пресноводный планктон. А когда окончил учебу и немного пожил, превратился в рабочий бентос. Это тоже моя концепция, что планктон офисный — это такая бесхребетная офисная фауна, никчемная, поверхностная. А у дна есть бентос — придонная фауна, тоже беспозвоночная, но там темно, глубоко, питательные вещества туда почти не попадают, там невежество, грубость, какие-то придонные осадки…И только некоторые могут бороться с течением, их имена известны. А я — рабочий бентос.

— Я читала вашу книжку «Одинокий странник». Там очень много цитат. Почему?

— Потому что сам по себе я маленький. Я насекомое, муравей сгоревшего муравейника. Таскаю в этот купол строительной культуры свои маленькие палочки, хвоинки, веточки…

— Маленький человек?

— В этом зимнем походе я шел и разговаривал со своим рюкзаком. Это был самый дорогой рюкзак, который я видел в магазине — грузовой, американский, стоил почти как моя бензопила. Я износил много рюкзаков, не меньше пяти. Этот даже выглядел очень качественным, дорогая фурнитура, много регулировок всяких…. Но он всю дорогу выкручивал мне спину. И вот я про себя ругал этот рюкзак, а он отвечал мне: «А ты видел рюкзак Ферсмана, академика? Это просто брезентовый мешок, примитивный и дурацкий. И вот этот академик Ферсман вышел с поезда в районе Хибин с несколькими товарищами, и они в три сезона прошли три тысячи километров и открыли примерно 12 месторождений минералов. На одном стоит Мончегорск, на другом — Кировск…. А чего тебе не нравится?» Или говорит: «У тебя немецкая острейшая бензопила — ее выставил, раздвинул, один раз по периметру прочертил бревно, краном снял, перевернул, запилил, подтесал, положил и без щелочки вообще…. А русские плотники что могли себе позволить?» «И, — продолжает рюкзак, — сравни с собой тех мужиков с топориком, которые отстраивали дома и храмы после набегов татаро-монголов, после жутких эпидемий чумы и холеры и прочего всего. А где ваши памятники? Ау, плотник! Где твои шедевры, которыми ты можешь гордиться?» И нечем мне было крыть против этого. Мы уже не те люди, мы — пни, криволесье, щепки.. Дело ведь не в деньгах, не в ресурсах… Я работал на Кижах некоторое время реставратором. Там в деревне Васильево есть часовня, построенная в XVII веке. Ее построили несколько мужиков из соседних дворов, когда храм сгорел, а Преображенской церкви еще не было. И несколько человек в деревне, которым, кроме того, надо было еще и выживать, думать, как прокормиться… Эти несколько человек выбрали деревья, притащили камней на фундамент, поставили сруб, сделали кровлю, врубили восьмерик, вытесали 504 лемешины на главку, сделали все внутри — полы, потолки, утварь, иконы. И часовня стоит до сих пор!

— Раньше были другие люди?

— Я иногда перечитываю, какие мы и какими были они. Я часто езжу в командировки. Мы держимся с напарником уже несколько лет вместе. Сложно найти надежного человека, с которым можно жить в скотских условиях, иметь равную любовь к миллиметру, работать, по очереди готовить еду, не пить, быть надежными… Это тяжело. Чтобы взбодрить себя, я читаю духоподъемную литературу. Есть, например, книжка Ле Руа «Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицберген в бурю принесенных». 1743 год, люди отправляются на моржовый промысел и их затирает льдами недалеко от восточного острова архипелага Шпицберген. Штурман и три матроса, перепрыгивая льдины, идут на берег на разведку. Когда возвращаются, видят, что корабля нет, он погиб. У них было кремниевое ружье, котелок, кремень с трутом, по трубке и 20 фунтов муки. Один из них слег с цингой и месяцами был лежачим больным, его кормили с ложечки. Жили в избушке по-черному, по нужде выходили вдвоем, чтобы не стать добычей белых медведей. Следующий корабль пришел через 6 лет и 3 месяца. Трое смогли дожить до него.

— Вы героем не ощущаете себя?

— Да вы что? Но я мог бы быть сносным Иолаем при Геракле. Когда Геракл рубил гидре головы, Иолай прыгал рядом и факелом прижигал шеи, чтобы не отрастали другие головы.

— А стать Гераклом не хочется?

— Не каждому можно стать Гераклом. Я не вождь, я существенно проще. На самом деле, я из тех, кто должен без имени растворяться в народе. Что мы хотим от заказчика, когда ведем переговоры о своих работах? Чтобы он сразу забыл, как только мы все сделаем и уедем. Когда мастера сделали все хорошо, вы приходите домой, приводите друзей и говорите: «Посмотрите, как я классно все это построил!» И все говорят: «Да, ты классно все построил». В Кижах все дома носят имена хозяев, а не тех, кто построил их. Но если мы сделаем плохо, то нам будет икаться много-много лет: посмотрите, какие криворукие уроды вот здесь накосячили, вот это плохо, вот это переделывали… Зачем нам нужна память? Нужно, чтобы нас сразу забыли и никогда больше не вспоминали. В этом миссия мастера и есть.

— Одиночество, к которому вы стремитесь, что это?

— Это правильная тишина, в которой можно обдумать и сказать свое слово, если есть что сказать. Это отсутствие белого шума цивилизации. Не обязательно куда-то уходить далеко. Одиночество может быть прямо тут — дома или еще где-нибудь.

У меня же путешествия не настоящие. Это даже не спортивный туризм, когда проходишь много километров, преодолеваешь стандартные препятствия, и получаешь категорию. И это не то, что раньше никто не мог сделать, а тут вдруг сделал, как, например, Федор Конюхов. На восьмитысячник поднялся или до Южного полюса дошел. А я просто сделал какую-то мелочь, но все же благодаря этому мне иногда есть что сказать.

— Был ли в вашей жизни «момент истины»?

— В интернете я прочитал хорошую заметку про Рика Рескорлу, руководителя службы безопасности банка в одной из башен-близнецов, который в момент трагедии вывел из здания больше двух тысяч человек. Банк занимал верхние этажи, и Рескорла, опасаясь возможной катастрофы, замучил служащих пожарными тревогами. Ему менеджер говорит: «У меня тут сделка на миллион долларов!». А он: «Встали и вышли, у вас на эвакуацию 5 минут». И вот когда все произошло, он вывел почти всех. Это был его «момент кайрос». А у меня — рутина. Да, я умею первую помощь оказывать, я по городу хожу с аптечкой первой помощи и думаю, что когда я рядом, люди в большей безопасности. Но «момент истины»… Может, когда дочка родилась. В последние минуты перед ее рождением меня выставили из палаты. А потом я увидел эту маленькую девочку с необычными глазами — зрачки были на весь глаз! Наверное, природа так делает, чтобы взрослые посмотрели на ребенка и полюбили его навсегда. И я посмотрел и не мог сдержаться. Вот это переживание — да, большое.