Константин Коханов: «Уроки советского языка»

Константин Коханов: «Равнодушие к чужой жизни, безучастность и безразличие проявлялись в России всегда, иногда неосознанно, как в советское время, но особенно ярко выражено сейчас, когда это становится нормой поведения».

 

В статье Евгении Кузнецовой «ПоВЕЗЁТ – ДоВЕЗЁТ?», опубликованной в газете «МИР НОВОСТЕЙ» №1 (1201) от 27 декабря 2016 года, меня потрясли первые фразы: «77-летнего петербуржца Льва Гридюшко нашли под деревом. Пожилой человек свернулся уютно, видимо, решив поспать, и замёрз…». Мне сразу же припомнилась аналогичная история, которая произошла в Иркутской области с детьми, причём та и эта драма, как будто были написаны по одному сценарию:

Константин Коханов «Уроки советского языка»

Из дневника Константина Коханова: «12 июля 1974 года, в 6-15 вылетел из Киренска через Бур, Ику и Преображенку в Ерёму, при близком участии капитана Мамонтова. Взял под свою ответственность двух мальчиков до Ерёмы, один из них, якобы, тоже к Юрьеву. Даже сказали, - «честное пионерское и честное ленинское, что не врут».

В Киренске, перед посадкой на самолёт АН-2, летящий до Ербогачёна, стоят перед выходом на лётное поле двое мальчишек и что-то объясняют работнице аэропорта. Когда я подошёл к ним, то услышал:

- Ещё раз повторяю, мальчики, что без сопровождения взрослых, лётчик отказывается вас брать!

- Тётенька, но нас же родители посадили в Иркутске на ИЛ-14, почему же мы не можем лететь дальше, по тем же билетам до Ерёмы?

- Ну, если лётчик с ИЛ-14 взял на себя ответственность, то наш с АН-2, брать не хочет. Потому, что, если с вами, что случится, он под суд идти не хочет. Так что ребята отойдите в сторону и не мешайте пассажирам идти к самолёту. И уже обращаясь ко мне лично:

- Мужчина, что вы тут встали, это вас не касается, - но я задаю встречный вопрос:

- Так, а теперь куда пойдут эти ребята, которых вы не пускаете в самолёт? Болтаться по Киренску, или, - указав рукой на стоявшего рядом с ней милиционера, - вы их отправите в детскую комнату милиции?

Услышав это, милиционер сразу вспомнил, что у него есть какие-то важные дела, и быстро пошёл в сторону аэровокзала. Работница аэропорта не растерялась и быстро среагировала, как у нас бывает повсеместно, когда свои должностные обязанности стараются переложить на плечи тех, кто начинает призывать к порядку или требовать к себе человеческого отношения

- Если вы такой сердобольный товарищ, то почему бы вам самому не взять ответственность за этих мальчиков и поручиться, что вы их будете сопровождать до Ерёмы, гарантируя, что они не покинут самолёта, на одной из промежуточных посадках в Ике, в Буре или в Преображенке?

Посмотрев на то, с какой надеждой были обращённы на меня глаза подростков, я спросил у них:

- И к кому же вы летите в Ерёме?

- Мы к Юрьевым! – в один голос, ответили ребята, что меня несколько озадачило, и я задал дополнительный вопрос:

- Я тоже лечу к Юрьеву. И кем же работает в Ерёме ваш Юрьев?

Ребята сказали, что их родственник работает в промхозе и дом его находится недалеко от почты, где начальник тоже Юрьев, но он не их родственник.

- И не врёте? – на всякий случай, улыбаясь, переспрашиваю я, и слышу, как ребята, друг за другом, чуть ли не выпаливают, отдавая мне салют:

- Честное пионерское, дяденька…, честное ленинское…, что не врём!

После таких заверений в своей честности, я попросил работницу аэропорта передать лётчику, что берусь доставить ребят в Ерёму, и если нужно, готов расписаться, что беру их с собой, под свою личную ответственность.

- Ладно, идите, - сказала сотрудница аэропорта, и я с мальчишками иду к самолёту. Один из лётчиков, посмотрев на ребят, хотел, что-то сказать, но я опережаю его вопрос словами:

- Они со мной!

Дверь самолёта закрывается, и мы летим с промежуточными посадками в Ике, в Буре, в Непе, и в Преображенке до Ерёмы. В Ерёме ребят встречали родственники, которые им так «обрадовались», что «дяденьке», который их туда привёз, никто даже не сказал спасибо.

Вскинув на плечи рюкзак, я пошёл по дороге в село, до которого нужно было идти минут двадцать-тридцать, а то и больше, в зависимости от состояния дороги и переносимого груза.

Почему-то по пути вспомнилась другая история с двумя мальчиками, которая произошла в Ерёме в конце 1940-х или в начале 1950-х годов, рассказанная мне Клавдией Ивановной Юрьевой в прошлом году. Когда я возвратился из своего первого путешествия на реку Алтыб (левый приток реки Большая Ерёма, которая в четырёх километрах выше села Ерёма, впадает  справа в реку Нижняя Тунгуска),  то тогда от неё узнал, что она работала в тех местах в экспедиции, которая занималась там поиском алмазов.

Разумеется, я воспользовался возможностью подробнее узнать об Алтыбе, по которому я поднялся, волоча за собой лодку не более 1,5 км, даже не пройдя с ней первый каскад порогов. Пришлось в итоге привязать лодку к прибрежному кусту и уже налегке пройти оставшиеся два каскада порогов обшей длиной около полукилометра, до «чистой» воды.

Понимая, что дальше должны быть другие пороги, так оно в последствие и оказалось, но Клавдия Ивановна, там не была, и ничем не смогла мне помочь, но зато рассказала, как она работала в геологической партии, о своём первом дне и жуткую историю с детьми, которую я сейчас вспомнил.

Мать Константина Юрьева, начальника ерёминской почты, в  то время работала в геологической партии, которая производила поиск алмазов на Большой Ерёме, и её притоках Еремакане и Алтыбе. Следы от деятельности обогатительных фабрик и отвалы породы мне довелось увидеть ещё в 1972 году.

В 1973 году, в геологическом посёлке, недалеко от устья Алтыба, рядом с полуразрушенными строениями и землянками, можно было ещё увидеть ленд-лизовские ящики, в которых, скорее всего, были банки с консервами. Интересно, что на Большой Ерёме были обнаружены все сопутствующие алмазам минералы, в том числе пиропы, но самих алмазов пока не нашли. Об этом мне рассказал один из руководителей очередной экспедиции в эти края, который тогда сетовал на то, что было нельзя вносить коррективы по ходу поисковых работ. В частности он тогда говорил мне:

- Вот взяли мы в одном месте интересные пробы, нет, чтобы развернуть работы там, мы должны сниматься и продолжать работу по утверждённому плану. Когда результаты будут через несколько лет проанализированы, всё равно в эти места снова отправят экспедицию.

С 1973-го по 1986 год мне не раз приходилось, в разговоре с геологами,  в этом убеждаться, но это не имеет никакого отношения к воспоминаниям Клавдии Ивановны Юрьевой.

Первый день своей работы в геологической партии Клавдия Ивановна, запомнила с мельчайшими подробностями, на всю свою жизнь.

Её тогда привели к глубокой траншее, которую называли шурфом и сказали, как копать, куда отвозить на тачке грунт и куда складывать, попадавшиеся крупные камни. Целый день она копала, потом вместе со всеми обедала и продолжала копать дальше. Работы велись в три смены. Но только она пришла со своей смены после окончания работы в свою землянку и прилегла на нары, чтобы немного передохнуть после ужина, как в дверях появился бригадир второй смены и крикнул: «Юрьева, на работу!

Отработав вторую смену, Клавдия Ивановна снова вернулась в свою землянку, но на этот раз даже не успела дойти до своих нар, как появился бригадир третьей смены и тем же командно-раздражённым голосом закричал: «А, что Юрьеву, всегда персонально нужно приглашать на работу!»

После третьей смены Клавдия Ивановна, даже перестала соображать, то ли идти в столовую, то ли сразу же пойти в землянку, но из этого раздумья её вывел бригадир первой смены, даже похвалив, что она первый вышла на работу.

Клавдия Ивановна уже ничего не соображала, когда в четвёртый раз подряд спустилась в глубокую траншею и взяла в руки кирку. Сделав несколько ударов, она даже не заметила, как кирка выпала из её рук, и она провалилась в глубокий, как чёрная бездна сон. Очнулась она от грубого расталкивания и встряхивания за плечи и не могла сразу понять, что от неё хочет её бригадир:

- Вот ещё Бог послал работницу…, - и больше ничего, кроме отборного мата, она никак не могла разобрать, но как только бригадир переставал её трясти, она снова проваливалась в тот же, как чёрная пропасть сон, который может только отдалённо напоминать сон мертвецки пьяного человека.

- Нет, это уже, чёрт знает что! - наконец, бросив бесполезное занятие привести в чувство Клавдию Ивановну, сказал бригадир и, выбравшись из траншеи, пошёл жаловаться начальнику партии, на ходу не переставая крыть матом и разгоняя не в меру любопытных работников своей смены по рабочим местам.

Вскоре он опять стоял перед траншеей со спящей Клавдией Ивановной и, показывая на неё начальнику партии, стараясь как-то обходясь без мата, и как-то сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, выразить своё возмущение этим фактом, вопиющего нарушения трудовой дисциплины:

- Посмотрите, кого нам присылают, то ли беспробудную пьянь, хотя вроде запаха спиртного не чувствуется, то ли каких-то припадочных, иначе не знаю, как оправдать этот натуральный саботаж!

Начальник партии приказал окатить Клавдию Ивановну водой и когда она, наконец, немного очухалась, потребовал от неё объяснений, - как с ней такое могло произойти.

Клавдия Ивановна начала подробно объяснять, как она отработала три смены подряд, не раз прерываясь, не в силах сдержать слёз, когда ей казалось, что этому не хотят поверить, а так как она не знала фамилий, отправлявших её на работу бригадиров, то начальник партии распорядился позвать их всех.

Внимательно выслушав Клавдию Ивановну, начальник партии, перевёл взгляд на бригадира, который несколько минут назад, пугал его саботажем и тот, зачем-то сняв кепку, как провинившейся холоп перед барином, стал вертеть её в руках, не зная, что с ней делать и куда её положить.

Потом, обращаясь к Клавдии Ивановне, - попросил её успокоиться, перестать реветь и сказал, что он сейчас разберётся с этим и ещё с двумя мудаками из 2-ой и 3-ей смены.

- Извините Клава, что я накричал на вас, теперь идите, отдыхайте и на работу выходите только через три дня. - Да, ещё запомните, что ваш начальник вот этот, сказал бы я кто он, ну ладно, считайте, что мужик, и только он может направлять вас на работу и никто другой.

А пришедшим по его вызову начальникам трёх смен он впервые обратился в не привычной для них интеллигентской манере, а уже на понятном всем в этих местах языке:

- Что совсем сдурели, или забыли, что в этих местах, каждый второй Юрьев или Юрьева, или у вас у каждого человек по пятьсот рабочих, что не знаете каждого из них в лицо?

- Да, она новенькая, - начал оправдываться начальник первой смены, - вот и оплошали, - поддакнул начальник второй смены.

- А у меня Юрьевых четыре человека, да я и кричал Юрьев, но не знаю, почему она попёрлась на работу и потом в темноте не разобрал – мужик это или баба, - хотел перевести разговор в шутку, начальник третьей смены.

В траншее напротив, заржали рабочие и неожиданно замолкли, когда начальник партии, интеллигентный человек, который редко на кого повышал голос, так выругался, что стоявшая рядом его жена, посмотрела на него так, как будто до этого была в браке совсем с другим человеком…

Клавдия Ивановна не могла точно сказать, когда появились новые работники, среди которых даже была целая семья – муж жена и двое малолетних, дошкольного возраста, детей. Семья расположилась в отдельной полуземлянке и на пребывание детей, руководство геологического посёлка долго не обращало внимания. Возможно, была какая-то договорённость, что дети какое-то время, летом, будут находиться тут, но ближе к осени родителей всё-таки попросили их отправить к родственникам в Ерёму.

Детей сначала отправили на моторной лодке в Усть-Чайку, а оттуда на самолёте в Ерёму. То, что детей никто не встречал, пилот, которому дали поручение доставить их в Ерёму, даже не обратил внимания. Сказали доставить - он и доставил, и с чистой совестью полетел дальше. Дети походили по Ерёме и не найдя там своих родственников, всё-таки узнали, что они недавно переехали в Лужки, теперь уже в нежилой населённый пункт, примерно в 20 километрах ниже по течению Нижней Тунгуски.

В деревне даже никто не поинтересовался, куда они теперь пойдут, и как будут добираться до своих родственников. Мало того, даже никому в голову не пришло, хотя бы накормить этих детей или отвести в сельсовет, чтобы о них там позаботились. В это было трудно поверить, поэтому, скорее всего, всё было именно так, потому что спустя 11 лет, после рассказа Клавдии Ивановны, я наглядно представил, как всё происходило на самом деле.

Правда это было в 1984 году в Непе, где я сделал вынужденную остановку по пути в Ерёму, когда понял, по расходу топлива, что до Преображенки мне не хватит буквально пяти литров бензина. Тогда, взяв пустую 10-литровую канистру, я пошёл к посёлку и там у нескольких человек, спросил, может ли кто-нибудь из них, или  кто-нибудь в селе продать 5 литров бензина. Двое сказали, что лишнего бензина у них нет, а третий, у которого тоже бензина не оказалось, дал совет, что если я обойду всё село, то может, меня кто-нибудь и выручит.

Я последовал его совету, но вскоре убедился, что люди просто начали избегать со мною встречи. Кто-то при моём приближении сразу же скрывался за входной дверью, кто-то ускорял шаг, и уходил от меня в другую сторону. Так, что общаться со мной, как я вскоре понял, ни у кого в Непе желания не было, а стучаться в двери и ставить людей в неловкое положение, мне совсем не хотелось.

Поэтому я прекратил поиск бензина и пошёл назад к своей лодке. Вот тогда я в первый раз вспомнил, что мне рассказывала Клавдия Ивановна, о детях, как они ходили от дома к дому в Ерёме, и было понятно, что каждый в селе стремился их поскорее спровадить куда-нибудь подальше от своего дома. Я даже, как будто услышал, как им там отвечали:

- Спросите у кого-нибудь ещё, может, кто знает, куда ваши родственники уехали, - хотя все прекрасно знали, что они в Лужках, но отвезти детей в Лужки или оставить их у себя до приезда их родственников, никто тогда сам не «догадался». Детям ничего не оставалось, как пойти к своим родственникам по берегу реки, пешком…

Тела детей случайно обнаружили недалеко от берега Нижней Тунгуски дней через десять, невдалеке друг от друга. Их скрюченные тела, ввиду рано наступивших холодов, хорошо сохранились. Рука одного из мальчиков, лежащего лицом вниз, была рядом с головой. Два пальца на руке были откусаны. Думали, что пальцы у мальчика откусил какой-то зверь, но во время вскрытия в больнице их обнаружили у него в желудке. Это какой же нужно было испытывать, доводящий до сумасшествия голод, чтобы такое могло произойти.

Помню, как, во время рассказа Клавдии Ивановны, у меня задрожали пальцы рук и неожиданно представшая перед глазами жуткая картина, лежащих на берегу реку мёртвых детей, напрочь тогда стёрло из памяти продолжение этой истории. Но, разве могло быть у этой истории продолжение, как и не могло тогда не быть, кем-то взятого на свою душу, этого страшного греха.

Но, как я был тогда не прав, когда думал, что подобные истории, в 70-е годы прошлого века, уже не смогут никогда повториться.

Прошло несколько лет, и  как-то встретившись с геологами на Большой Ерёме в бывшем посёлке Усть-Чайке, после ужина с ними  и длительного обмена впечатлениями, когда все разошлись, и  я пошёл к реке мыть свой походный котелок, ко мне подошёл один из рабочих этой геологической партии.  Он был единственный, кто не принимал участия в разговорах со мной и сидел на бревне  не со всеми рядом у костра, но и не так далеко, чтобы не слышать, о чём мы тогда говорили.

От посёлка Усть-Чайка, в то время сохранились,  развалины хозяйственных построек и несколько изб, приспособленных местными  охотниками под зимовья, да ещё стоящий,   ниже по течению реки бывший сельский клуб, в относительно пригодном для кратковременного проживания состоянии. Часть рабочих геологического отряда  ночевала в палатке, кто-то в одном из двух, не закрытых на замки  зимовий, несколько человек в бывшем сельском клубе, хотя возможно, они только использовала его «по прямому назначению» для времяпровождения в свободное от работы время и хранили там инвентарь геологической партии. В этом сельском клубе в 1972 году я ночевал, во время своего первого сплава по реке Большая Ерёма, вместе с попутчиком из Иркутска.  С ним же, там и поругался, да так, что он поплыл дальше на лодке, на которой мы  в Усть-Чайку тогда приплыли, а я прошёл, оставшиеся до села Ерёмы  80 километров, пешком.

Подошедший ко мне рабочий из геологической партии, сначала молча смотрел, как я усердно драю котелок, а потом присел на корточки рядом со мной и начал говорить так, как будто хотел исповедоваться перед священником.

Возможно, он подумал, что сам Бог послал ему человека, к которому здесь все отнеслись с нескрываемым уважением и интересом. А может моя борода, напомнила ему деревенского батюшку, перед которым только и можно раскрывать свою душу.

Мне как-то не хотелось прерывать его рассказ, обнадёживающим русским выражением, - а кому сейчас на Руси хорошо, - пока он сам не указал выход из своего безнадёжного положения.

Я даже от неожиданности выронил из рук котелок в воду, и его чуть не подхватило течение реки. Но я быстро поймал котелок и, положив его дном вверх на прибрежные камни, переспросил, правильно ли я его понял:

- Я, что-то не понял, куда ты собрался идти?

- Да всё туда же, встану как-нибудь пораньше, если так будут закрывать зарплату, и пойду потихонечку вверх по реке, в Преображенку.

- Да, ты, хотя бы знаешь, на берегу, какой реки, мы с тобой сидим? – всё ещё, не веря своим ушам, захотел выяснить я.

- Как, на какой реке? На Нижней Тунгуске, - уже с раздражением в голосе, ответил он.

- А почему, ты в этом так уверен? - опять, переспросил я, всё ещё стараясь понять логику его рассуждений.

- Да, потому что, когда летел сюда, я всё время смотрел в окно вертолёта и видел, что под нами всегда была Нижняя Тунгуска.

Мне хотелось назвать его мудаком, но его отрешённое выражение лица и навязчивая идея, что ему здесь недоплачивают, видно окончательно, помутили его рассудок. Поэтому от резких выражений пришлось отказаться и спокойно объяснять:

- Но может быть, всё-таки, кто-нибудь тогда отвлёк тебя чем-нибудь, когда вертолёт свернул от Нижней Тунгуски в сторону   Большой Ерёмы?  Я вот приплыл в Усть-Чайку, спускаясь по этой реке, и можешь мне поверить, что вверх по этой реке никакой Преображенки нет, как и, вообще, нет ни одного населённого пункта.

Судя, по растерянному выражению лица моего собеседника, могло показаться, что мне удалось образумить этого человека, но я всё-таки ошибся, и его навязчивая идея идти вверх по реке, уже начала напоминать симптомы шизофрении:

- И, что если я буду идти всё время вверх, я так и никогда не выйду ни к одной деревне? – упрямо всё ещё надеясь, меня зачем-то переубедить своим безрассудством, продолжил не то говорить, не то уже философствовать, этот по-своему несчастный человек.

- Просто исток реки затеряется в большом верховом болоте, из которого берут начало несколько рек, - оставалось мне только объяснять этому непонятливому человеку, и что вся его затея с путешествием в верховья реки пешком, по её правому берегу, настолько нереальна, что кажется и обсуждать здесь нечего, но я опять ошибся.

- А, если я пройду это болото, и пойду по другой реке, вытекающей из него, то неужели и там, не будет ни одной деревни? – по-прежнему не унимался осуществить свой безумный план, этот, уже начинающий меня раздражать своими фантазиями, товарищ.

- Допустим, если ты не свернёшь себе шею, поднявшись 300-350 километров до верхового болота, что уже маловероятно, и сможешь преодолеть ещё 50-100 километров, чтобы пересечь или обойти часть этого болота, ты должен знать, что тебя ждёт дальше. Будем считать, что тебе повезло, и может повезти ещё раз, когда ты пройдёшь ещё 300-350 километров по берегу Южной или Северной Чуни до населённого пункта Стрелка, где тебя всё равно не встретят, как национального героя. Да, ещё большой вопрос, найдёшь ли какую-нибудь работу в Стрелке вообще, не говоря уже о том, как она там будет оплачиваться.

Этот разговор я почувствовал, мог бы закончиться не скоро, так как это товарищ, в любой момент мог перейти к обсуждению своего путешествия уже вниз по Большой Ерёме. И тут уже, невольно, я мог бы, даже его обнадёжить. Потому что, когда он, опять же, если ему повезёт, пройдёт по берегу Большой Ерёмы от Усть-Чайки до Нижней Тунгуски 80 километров, то его там могли бы переправить на лодке в Ерёму. А оставшиеся ему пройти, ещё 80 километров до села Преображенки, он мог бы преодолеть с помощью  самолёта АН-2,  в таком случае, за какие-нибудь полчаса.

Даже, если он в то время не располагал двумя рублями на билет, то он вполне мог «одолжить» их у меня, и отказать ему в этом, мне было бы тогда невозможно.

Двух рублей мне, конечно, было не жалко, но что этот товарищ мог «потеряться» и по пути туда, это уже было бы на моей совести. На моё счастье, к нам вскоре подошёл один из геологов, с которым работал этот «бедолага». А так как ему, явно не захотелось, чтобы к обсуждению его житейских и финансовых проблем, присоединялось геологическое начальство, то мой случайный собеседник, быстро поднялся на ноги и пошёл в сторону бывшего сельского клуба, куда уже направлялись зачем-то его коллеги.

- Что это вы так долго, здесь обсуждали? - поинтересовался геолог.

- Да, всё те же, давно зазубренные ещё в школе, слова Павла Корчагина, что «жизнь даётся только один раз и прожить её нужно так…», чтобы люди всё-таки знали, где ты откинешь копыта, - попытался сострить я, но геолог явно не понял моего намёка.

- Как понять то, Константин, что ты мне  сейчас сказал? - недоумённо, глядя в след уходящему рабочему, переспросил геолог, и мне пришлось отказаться от эзопова языка, на котором только и могла тогда описываться наша повседневная советская  жизнь.

- Я хочу сказать, только одно, понятным русским языком, что плохо вы работаете с вверенным вам контингентом помощников, если они даже не знают, на какой реке разбит их лагерь и где будет происходить дальнейшее развёртывание деятельности вашей геологической партии.

- А разве это для них имеет какое-нибудь значение? - попробовал возразить мне геолог, но я не предоставил ему возможность популярно объяснить мне, почему это никак не отражается на работе.

- Для них, ваших рабочих, разумеется, это не имеет значения, но  для вас, я, думаю, полезно это знать, и вот почему! Наверно вы и сами понимаете, что в любом трудовом коллективе все до одного никогда не бывают, довольны ни работой, ни оплатой труда. Если в городе, вопрос решается просто – человек увольняется по собственному желанию и находит другую работу, то в геологических партиях, он просто может в любой момент бросить работу и никому ничего не сказав, уйти, правда, толком не зная куда, но хотя бы в ближайший населённый пункт…

- Ну и пусть идёт, держать за руки не будем, и так других дел по горло! - перебил меня геолог, ещё не воспринимая основную мысль в моих словах - «никому ничего не сказав».

- Наверно, у вас тут, у всех железные нервы, что утром, недосчитавшись одного человека из геологического отряда, вы спокойно продолжите работы? Мне трудно поверить, что вы не начнёте поиски, может заблудившегося где-то поблизости человека, который сломал ногу или получил более тяжёлую травму и без посторонней помощи никак не может возвратиться в ваш лагерь? – продолжил рассуждать я, стараясь тем самым возвратить геолога из мира его личных амбиций в мир реальности.

- Так ещё ни разу не было, - возразил мне геолог, - обязательно в таких случаях, кому-нибудь такой человек проболтается или оставит записку, почему и куда он пошёл.

- Я могу согласиться с вами, что и этот мужчина, который скрылся сейчас за дверями бывшего клуба, тоже бы сказал кому-то или оставил записку, что он ушёл в Преображенку. Правда, только куда он пошёл бы на самом деле, если собирался идти вверх по течению реки, думая, что эта река Нижняя Тунгуска? – задал встречный вопрос я, не без интереса наблюдая, как стало изменяться выражение лица геолога от налёта явного безразличия, до полной растерянности, что такое, вообще, могло бы произойти.

- И, что, это действительно, на полном серьёзе, он тебе так и сказал? - ещё не веря моим словам, но уже, не воспринимая, сказанное мной за шутку, переспросил побледневший геолог. И не дождавшись моего ответа, заметался по берегу, красноречиво жестикулируя руками, нецензурно, но зато предельно точно, наконец-то, выражая свою озабоченность, свалившейся на его голову, проблемой.

Зато мне сразу почувствовалось, как будто целая гора свалилась с моих плеч и ничто завтра не помешает, покидая Усть-Чайку, снова оказаться в положении человека, которому больше ничего не хочется, как остаться наедине с очень хорошим человеком, то есть с самим собой, хотя бы в последний день своей рекогносцировочной экспедиции.
 

Впервые опубликовано в Интернете 2012 году, частично отредактировано и дополнено  в январе  2019 года.
 

Публикация 2017 года в качестве комментария к статье в газете «МИР НОВОСТЕЙ»: https://mirnov.ru/obshchestvo/socialnaja-sfera/povezet-dovezet.html
 

Новость размещена в городах: Калининград, Челябинск, Новосибирск, Томск, Красноярск, Иркутск, Владивосток, Санкт-Петербург, Москва