Еще про нас с дочерью. Продолжение-3
Если бы мы все четверо все время жили вместе, то относились бы друг к другу спокойнее. А неизбежные и частые разлуки придавали нашим отношениям какую-то, я бы даже сказала, болезненную остроту. Самое мое ненавистное слово в словаре – это слово «разлука». Мы с Игорем даже смерть называли не смертью, а разлукой, потому что важно не то, жив ли ты, а то, что не вместе. Я уезжала из Москвы в Станислав, и трудно было расставаться с Игорем. Правда, Игорь страдал гораздо больше, чем я. Я предвкушала встречу с Леной и с мамой и не могла этому не радоваться. А Игорь оставался один, он говорил: «Ты можешь там пробыть столько, сколько захочешь, сколько найдешь нужным. Я тебя не ограничиваю. Я прошу тебя только об одном: скажи мне точно, когда ты приедешь. Я выдержу, я распределю силы, я как-то дотерплю, мне только нужно знать точно, сколько мне терпеть». Я называла срок возвращения, но никогда к названному сроку не возвращалась, всегда опаздывала, потому что уехать из Станислава было ужасно трудно. Словом, мы все мучились – и этим мучениям не видно было конца.
Мама сказала, что нам нужно встать на учет в московском бюро обмена и опубликоваться в бюллетене, который выпускает это бюро обмена. И нужно повесить объявление на доску в бюро обмена. За это объявление нужно будет платить, но это не так уж дорого. Мы говорили маме, что это бесполезно, что никто из Москвы в Станислав не поедет, а мама говорила: может быть, вы и правы, но вы сделайте это, потому что я вас об этом прошу, напишите, что мы меняемся на Москву или на ближнее Подмосковье. Мы послушались маму, дали все эти объявления, и вскоре нашлись желающие поехать в Станислав. Они жили не в Москве, а в Новогирееве, которое тогда не входило в черту города. Так что получилось, что мы обменялись не на Москву, а на Московскую область.
У моего дяди, который во время войны был в эвакуации на Урале, а после войны нашел нас, приехал в Станислав и стал жить вместе с мамой, так вот, у моего дяди были сбережения – и немалые – 20 тысяч. Это тогда были очень большие деньги: автомобиль «Москвич» стоил шесть тысяч. Эти сбережения дядя приобрел не вполне законным путем. Сейчас дяди давно уже нет, и я могу об этом рассказать. Дядя работал главным бухгалтером на заводе. Тогда все рабочие и все сотрудники вообще обязаны были подписаться на государственный заем на сумму, равную месячной зарплате. Поэтому по облигациям этого займа никто никогда ничего не выигрывал, и все рассматривали эту подписку как дополнительный налог. С зарплаты платили налог, не помню, то ли 10%, то ли 13%, помимо этого еще приходилось подписываться на облигации этого займа на сумму, равную месячной зарплате, получалось еще почти 10%, которые рабочие рассматривали тоже как налог. Как я уже сказала, по этим облигациям никто никогда ничего не выигрывал, и, получив облигации, рабочие готовы были тут же выбросить их в мусорную корзину. Дядя говорил им: «Не выбрасывайте, я их у вас куплю». Они бы с радостью отдали ему облигации за пол-литра или за сумму, на которую можно было купить пол-литра, но дядя платил им больше, хотя, конечно, в десятки раз меньше той суммы, которая была обозначена на облигациях. Таким образом, у дяди собралось огромное количество облигаций. И хотя вроде бы по этим облигациям никто никогда ничего не выигрывал, но, когда этих облигаций собиралось так много, вступал в силу закон больших чисел, и дядя что-то выигрывал каждый тираж. Когда он уже не работал и жил с нами, он еще продолжал выигрывать по этим облигациям. Этот выигрыш он не тратил, оставлял эти деньги для какого-нибудь особого случая, и таким образом у него скопилось 20 тысяч. Он сказал мне, что, если найдутся желающие обменяться на Станислав, я могу предложить им эти 20 тысяч в качестве доплаты.
В объявлении об обмене мы написали, что желающим обменяться оплатим поездку в Станислав и они будут жить у нас в Станиславе на всем готовом две недели или сколько им понадобиться, чтобы разобраться во всем и решить, устраивает ли их этот обмен, написали, что мы оплатим им переезд, и написали про доплату, правда, не указав сумму доплаты, поскольку это, наверное, было бы незаконно. Нашлись желающие – супружеская пара, пенсионеры, которые жили в Новогирееве, но, как я уже сказала, это была не Москва, а Московская область. Эта женщина, наша обменщица, приехала в Станислав посмотреть, что мы предлагаем для обмена. Я уже рассказывала, что в Станиславе у нас был небольшой дом с садом, в котором росли яблони, сливы, вишни, большое дерево черешни, которое бывало усыпано ягодами, и одно дерево грецкого ореха. Перед домом, а сад выходил на юг, мама посадила три виноградные лозы, и в тот год, когда обменщица приехала смотреть все это, виноград дал первый урожай. Обменщице все это очень понравилось. Мы с ней в Станиславе пошли на рынок, но, по сравнению с московскими ценами, там рынок был очень дешевый. Я купила у какой-то гуцулки три десятка яиц – все яйца, которые у нее были, а кроме яиц у нее было еще решето вишен, и она так обрадовалась, что я купила у нее все яйца, что решето вишен отсыпала мне в сумку в придачу к яйцам. Мы пришли домой, и наша обменщица из этих вишен сразу сварила варенье и банку варенья увезла с собой в Москву. Словом, они согласились на обмен. Но у них была взрослая дочь, она не жила с ними, училась в ПТУ, работала на заводе и жила в общежитии. Но прописана была здесь, и для обмена требовалось ее согласие, а она не соглашалась. Но деньги они уже взяли, и из этих денег они купили дочери дорогую меховую шубу – и она подписала согласие.
Таким образом в 1960 году, когда Лене было четыре года, мама с Леной и дядей переехали в Новогиреево. И как только они переехали, границы Москвы изменились, и Новогиреево оказалось в черте города. Теперь им принадлежала большая комната, что-то около 24 кв. м, в коммунальной квартире, в очень хорошем доме, пятиэтажном из красного кирпича (это был один из ведомственных домов металлургического завода «Серп и Молот»). Большое окно этой комнаты выходило в озелененный двор, который был прямо садом. В квартире было еще две комнаты, в каждой комнате жила семья – двое пожилых бездетных супругов. Дом находился на улице Металлургов, это была конечная остановка 125-го автобуса. Автобус останавливался прямо под мамиными окнами, и сразу через дорогу начинался лес. Большой лес с прудами, в которых можно было купаться, он шел до самого Измайловского парка. Наши друзья, которые приезжали туда нас навещать, говорили, что это место лучше всякого дорогого курорта. Таким образом, мы с мамой и Леной оказались в одном городе, но все же далеко друг от друга. Маршрут 125-го автобуса начинался на Таганке недалеко от метро и был очень длинный, на автобусе нужно было ехать больше часа. Когда Лена жила у мамы в Станиславе и я моталась между двумя городами, друзья спрашивали меня, где я живу, в Москве или Станиславе, я отвечала, что живу в поезде Москва-Станислав и Станислав-Москва. А теперь, когда мама с Леной жили в Новогирееве, друзья спрашивали меня, где я живу, в Зарядье или в Новогирееве, я отвечала, что живу в 125-м автобусе. Мы вроде бы жили в одном городе, но так далеко друг от друга, что виделись не каждый день. В пятницу мы с Игорем с работы приезжали в Новогиреево, проводили там вечер пятницы, субботу, воскресенье, в понедельник вместе завтракали и уезжали на работу. Я приезжала еще в среду, привозила продукты и готовила обед. Тогда холодильников не было, и обед можно было приготовить не больше, чем на два-три дня. Мамина соседка Юлия Семеновна говорила: «А вот у меня нет дочери, которая приехала бы ко мне и приготовила обед».
В это время в Москве оказался и Феликс с Маринкой. Там история была такая: в Лениногорске, куда Феликса направили на работу по окончании мединститута и где он заведовал психдиспансером, началась эпидемия инфекционного энцефалита. Такой эпидемии еще никогда нигде не было, и этот энцефалит не был описан в медицинской литературе. Феликс первый диагностировал и описал этот энцефалит. Его полагалось бы назвать энцефалит Березина, но его так и не назвали, однако диссертацию на этом энцефалите Феликс написал. Он приехал защищать диссертацию в Москву, в клинику Корсакова, и после защиты его пригласили остаться на работу в этой клинике. Он, конечно, согласился работать в клинике, но жить в Москве ему было негде. К тому времени Феликс со своей первой женой уже разошелся, и Маринка осталась с ним. Таким образом, Маринка, так же как Лена, стала жить у бабушки. А мы с Игорем и Феликс со своей второй женой Леной Соколовой одно время снимали комнаты в мамином дворе, в корпусе напротив. И таким образом могли видеться с девочками каждый день. Потом Феликс купил кооперативную квартиру и забрал Маринку. Маринка рыдала – не хотела расставаться с бабушкой и сестрой.
Когда мама с девочками жила в Новогирееве, то по выходным мы с Игорем, Маринкой и их подругами со двора ходили в лес. В лесу Игорь разводил костер, мы жарили на костре сосиски и хлеб, а в золе пекли картошку. Игорь устраивал спортивные соревнования, привязывал веревку к двух деревьям, и все соревновались в прыжках в высоту. В лесу собиралась орава ребят. Собственно, когда ребята со двора видели, что мы идем в лес, они сразу же к нам присоединялись. Игорь хорошо помнил свое пионерское детство, когда он был главным костровым, и умел общаться с ребятами. Нужно сказать, что у Игоря сложились очень хорошие отношения с Маринкой Березиной. Маринка и сейчас Игоря все время вспоминает. Вот когда мы снимали комнату в мамином дворе, приехала Зоя, мать Маринки, и забрала Маринку. Мне было так жалко расставаться с Маринкой, что я плакала целую ночь. Игорь говорил: «Ну что ты ревешь? Маринку взяла ее родная мать. Ей плохо не будет». Я говорила, что я не очень уверена, что Зоя сумеет о ней заботиться, но в любом случае я просто не хочу с ней расставаться.
Период жизни Лены с бабушкой в Новогирееве был для нас уже все-таки счастливым периодом, мы виделись часто. В Новогирееве Лена пошла в школу. Радости ее не было предела! Я помню 1 сентября, ее первый школьный день. День выдался очень жарким, и мы с Игорем пошли встречать Лену из школы, потому что она была в шерстяном школьном платье. Мы принесли ей легкое платье, зашли с ней за кустики и ее переодели. Лена была бесконечно рада, что она теперь школьница. Игорь сказал ей: «Это теперь надолго. Тебе это еще надоест». Она сказала: «Я знаю. Теперь до пенсии». Таким образом она школьные годы как бы объединила со всей предстоящей трудовой жизнью.
Продолжение следует.